В начале декабря 2014 года отмечается 250-летие Государственного Эрмитажа. Недавно он вошел в десятку самых популярных музеев мира по версии активно развивающегося и на Западе, и в России сервиса Instagram. Других российских музеев в списке самых значимых мест, на фоне которых фотографируются пользователи этого сервиса, нет.

Могут ли музеи останавливать войны? Что делать, когда твоя страна не права? Почему империя не является тюрьмой народов? Зачем человеку жить долго? Об этом и многом другом накануне двойного юбилея «Росбалт» побеседовал с директором Эрмитажа Михаилом Пиотровским, которому 9 декабря исполняется 70 лет.

«Мы должны говорить с людьми языком искусства, а не провокаций…»

— Михаил Борисович, как вам работается в изменившемся мире? Перемены во внешней политике России и неприятие ее на Западе повлияли на планы Эрмитажа?

— Пока что нет. Но какие-то изменения неизбежно будут. Например, когда Польша говорит, что не станет проводить перекрестный год культуры России и Польши, мы отвечаем: «Ну а мы станем». У нас запланирована выставка о моде на неоклассицизм в России и Польше – мы ее сделаем все равно, только немного изменим с учетом того, чтобы не надо было много экспонатов везти из Польши. А сейчас у нас, несмотря на санкции, проходит выставка английского художника-экспрессиониста Фрэнсиса Бэкона.

Другая история, связанная с санкциями, — выставка современного искусства в Эрмитаже. Еще не было ни Крыма, ни «Боинга», ни Донбасса. Но, с одной стороны, были упреки националистически настроенных патриотов: «Как можно! Это же Эрмитаж, святое место!». А с другой, крик был поднят и в Европе: мол, в такую страну вообще нельзя возить выставки, приезжать серьезным художникам. Мол, свободы нет, этого нет, того нет и т. д.

И мне пришлось давать несколько больших интервью в крупных мировых газетах, объясняя, что все это, во-первых, глупо, а во-вторых, культура всегда должна оставаться выше политических дрязг, она не может быть провокационной.

— Какое время – такое и искусство, разве не так?

— Мы должны говорить с людьми языком подлинного искусства, а не провокаций. Умные политические деятели понимают, что культурные связи нужно сохранять. Неумные их рвут…

А в самой атмосфере санкций нет ничего нового: в советское время мы в ней оказывались не раз — и как-то выжили. Так что и сегодня мы к таким вещам готовы. Мир широкий, пропасть нам не дадут. Скажем, сегодня у нас пока прерваны связи с Соединенными Штатами, но зато — видите, какую изумительную и утонченную выставку сюрреалистов мы привезли, например, из Израиля. Ни из одной страны Европы, ни из Штатов мы не могли привезти такого! Та же выставка Френсиса Бэкона делается совместно с англичанами, которые сейчас тоже политически не самые большие наши друзья.

Когда мы в сентябре открывали в Амстердаме выставку «Обеды с царями», это было в самый разгар событий вокруг «Боинга». Мы показывали тогда потрясающие столовые и десертные сервизы, приобретенные либо подаренные Российской императорской семье, — в количестве более чем тысячи предметов из богатейшей коллекции европейского и русского фарфора. На выставку пришло очень много посетителей, нас все благодарили, и без всякой враждебности.

Надо понимать, что Эрмитаж – один из самых великих музеев. И это признает весь мир. Иногда говорят: «Ой, тут что-то не так», конечно, выставка хорошая, но вот в музее американского искусства Уитни получше… Ничего подобного! Выставки Эрмитажа – особенные и всегда имеют собственное лицо.

— Как вам кажется, чего больше хотят на Западе – разделить нас или изолировать?

— На самом деле, не так уж Запад хочет разделить Россию. Там достаточно много людей, мечтающих, чтобы мы стали обратно Советским Союзом, изолированным государством. Западу нужен враг, причем такой, который никогда не нападет. Поскольку всем ясно, что Россия сегодня не начнет войну первой, дураков нет. Получается такой хороший и удобный враг-пугало.

И у нас тоже хватает народа, желающего жить в изоляции. Этим людям кажется, что мы опять не выдерживаем конкуренцию в мире (что очевидная глупость — мы отлично ее выдерживаем, в сфере культуры уж точно). И лучше, мол, закрыться, обратно в СССР. Но назад в истории идти нельзя – только вперед.

— Позиция Эрмитажа всегда совпадает с политикой страны?

— Позиция Эрмитажа может совпадать с политикой России, а может, в нюансах, — и нет. В какой-то степени музей — заложник надменности чиновников, которые играют в свои игры. Однако наш музей всегда идет впереди и показывает другим дорогу. Что мы проповедуем? Мы проповедуем культуру над политикой. Страны, музеи нельзя лишать культурных обменов и связей из-за политического противостояния.

— Чувствуете ли вы со стороны своих западных партнеров это понимание?

— Конечно, чувствую. Наши партнеры-то – музеи, и там всегда очень интеллигентные люди. Даже когда у нас заходит разговор по поводу такой больной темы, как трофейное искусство, которая всегда была камнем преткновения для Германии, этакой политической бомбой при самых хороших отношениях, – музейщики рассуждают об этом нормально. Мы понимаем, что живем в одном мире, в одном круге интересов.

«Красиво – значит, правильно. Некрасиво – значит, неправильно. Все просто…»

— Вы как-то сказали, что Эрмитаж сегодня является крепостью, которая со всех сторон должна обороняться. В том числе и от местных мракобесов – то от «питерских казаков», то от ревнителей музейной нравственности…

— Да, «казаки» эти все время разные. Одним Эрмитаж не нравится, потому что для них он слишком большой и эффектный. Другим – потому что они хотели от Эрмитажа что-то получить, например, строительный заказ, но не вышло. Либо раздражает его слишком европейский характер – тех, кто считает, что Россия должна снова стать допетровской. А Эрмитаж – это именно петровская Россия, которая ориентирована на Запад и осваивает всю западную культуру.

Иногда обливают грязью конкретные выставки, или какую-нибудь гадость напишут про служителя Эрмитажа, который жил в 20-е годы и якобы крал из музея. А он на самом деле ничего не крал, они просто плохо изучили документы. То заявят, что Эрмитаж не так потратил деньги, которые ему дали, хотя достаточно вчитаться в отчеты — и оказывается, что все потрачено нормально.

Это постоянные нападки, и они будут в будущем. Потому что очень многие пытаются запустить руку – и в коллекции Эрмитажа, и в эрмитажные связи. Но музей старается держать в таких делах очень взвешенную позицию и не делать резких поворотов, как большой корабль. А кому-то очень хочется каких-то резких движений — как правило, в своих собственных интересах.

— Как вы сами для себя объясняете: почему все попытки «раскачать» Эрмитаж терпят неудачу?

— Эти попытки – не главенствующая тенденция. У нас все-таки страна ценит Эрмитаж, да и власть тоже. Кроме того, музей работает и показывает, что он делает. Можно говорить про него что угодно, но сегодня Эрмитаж с его Главным штабом — одна из самых удачных строек в Петербурге, не так ли?

Кроме того, у Эрмитажа есть некая мистика, как и у Петербурга: он, как и город, умеет отодвинуть зло от себя – как бы сам по себе. Например, образно говоря, направить Наполеона в Москву, хотя Наполеону в 1812-м году на самом деле было гораздо проще дойти до Петербурга… Так что музей тоже умеет себя защищать. Он как бы подсказывает нам правильные ходы, а мы исполняем его волю.

— Должен ли музей быть пропагандистом, агитатором, активно убеждать людей в чем-то? Или он предназначен только для созерцания?

— Нет, он не предназначен только для созерцания. Он предназначен для просвещения. Он не агитирует, а рассказывает людям о том, каковы другие культуры, другие народы, другое искусство. Просвещенный человек становится способен принимать более правильные решения. А выводы люди делают уже сами. Музей им ничего не навязывает.

— Однако он в силах повлиять на общественное мнение в какой-то жесткой политической ситуации?

— В конкретной ситуации – не знаю. Музей может влиять на конкретных людей. Люди образованные, культурные, обладающие хорошим вкусом, многих ошибок и неправильных вещей просто не сделают. Правильные решения, как правило, бывают красивыми. Это не стопроцентно, но красиво — значит, близко к правильному. Некрасиво, уродливо – скорее всего, неправильно. Все просто…

Вот этому музей действительно учит. Знания, которые он дает, могут помочь определиться, поднять человека на другой уровень размышления, более сложный. Музей учит человека быть, с одной стороны, эмоциональным, а с другой — понимать, что у вещей много значений.

К примеру, есть проблема, которую мы часто обсуждаем в музейной жизни – виртуальность и реальность.

Надо помнить, что реальная война – не игра на телеэкране или мониторе компьютера, который можно в любой момент отключить. Люди, насмотревшиеся «войны понарошку», восторгаются ее кинематографической стороной. Им хочется немножко поиграть – уже наяву. Но это очень опасные игры…

Поэтому, например, мы проводим выставку о Первой мировой войне, рассказываем о ее негативных и трагических последствиях для России. Сегодня, когда мы, с одной стороны, заслуженно гордимся своими успехами, а с другой – оказываемся в противостоянии со значительной частью мира, которому эти успехи не нравятся, надо просчитывать каждый свой шаг, каждую эмоцию, чтобы случайно не перейти последнюю черту, за которой – новая война.

Вспомним урок Афганистана: мы вошли туда, но не смогли справиться с ситуацией. Само решение о вводе войск, по большим расчетам, могло быть и правильным, но при этом нужно было иметь точное представление о том, куда идут войска, и какова история завоевания Афганистана на разных этапах. Но мы не изучили этого, не изучили и американцы. Все наступили на одни и те же грабли.

А сегодня мы поневоле восстановили против себя влиятельную часть мира. Плюсов в этой ситуации, прямо скажем, немного…

—  Однако вы не будете, подобно многим деятелям культуры, проклинать власть за то, что она восстановила против себя влиятельную часть мира?

— Кричать на всех углах, что Россия не права, я не собираюсь. Но если она действительно не права, я найду способ сказать об этом в той ситуации, когда это может принести ей пользу, а не вред… Деятели культуры вообще имеют право говорить все, что они хотят. И не надо их за это осуждать.

К сожалению, есть в нас некая ущербность, из которой выходят низкопоклонство и шапкозакидательство. Но эта ущербность на пустом месте. В нашей истории были и великие, и позорные страницы. И что из этого? Нам незачем кидаться в разные стороны — у нас и так все есть.

«Российская империя не была тюрьмой народов. И СССР ей тоже не был…»

— В конце 90-х вы первым подняли флаг России над Эрмитажем – после бомбежек Белграда…

— Это не совсем так. Сначала мы поднимали флаг только по праздникам — своим, музейным (например, выставка открывается) и государственным. Когда у нас проходила очередная выставка, начались бомбежки Сербии, и мы решили, что больше флаг уже не опустим.

— В знак протеста?

— Не в знак протеста, а как напоминание о государственных обязанностях и роли России в мире. Вот — императорский дворец. И вот – русский флаг, который должен над ним развеваться. Мы – наследники, и храним историческую память. Мы регулярно проводим в наших залах военные церемонии, связанные с историей той эпохи. Мы можем это делать лучше других, потому что история Эрмитажа — натуральная, не выдуманная нами. Мы не изображаем из себя гвардейцев — у нас все стены увешаны портретами реальных гвардейцев, рассказывая о которых, мы напоминаем людям о непреходящем величии имперской России.

— И это в то время, когда сегодняшнюю Россию со всех сторон обвиняют в имперских амбициях… Не боитесь за свою репутацию?

— В самой идее империи нет ничего плохого, как бы ее ни ругали либералы. Например, империя и национализм – понятия абсолютно противоположные. Для людей, выступающих с националистических позиций, понятия «Российская империя» и «Россия для русских» — почти одно и то же. А это не так. При всех сложностях Российская империя не была тюрьмой народов. И СССР ей тоже не был.

Любая империя, будь то римская, российская, британская или даже турецкая, только радовалась тому, что объединяет людей разных национальностей. И, как правило, не заставляла их нивелироваться. Как только это происходило, бывало плохо.

Когда Россия стала русифицировать Финляндию и Польшу, начался закат огромной страны…

Поэтому и наш Эрмитаж – это всеобщий, универсальный и энциклопедический музей, о котором с восторгом говорит весь мир.

«Каждый хочет жить долго, пока ему это интересно…»

— Как вы думаете, зачем человеку долго жить? Какие новые возможности приносит нам почтенный возраст?

— Каждый хочет жить долго, пока ему это интересно, пока он никому не в обузу и получает от жизни удовольствие. И главное – не надо слишком молодиться.

Человеку не нужно в пятьдесят лет изображать из себя 15-летнего, в шестьдесят — 50-летнего, в семьдесят — 60-летнего или 25-летнего. В каждом возрасте есть свои прелести и наслаждения, которые по-своему замечательны.

А если их почему-то все-таки нет, то тогда люди чувствуют себя усталыми и не стремятся жить дольше. Не все хотят жить безумно долго. Но каждый задумывается и взвешивает плюсы и минусы. Умирать никто не хочет, это правда, а вот жить долго – это другой разговор.

— Считается, что солидный возраст, помимо прочего — это время потерь, исчезновение каких-то возможностей. Чем вы это компенсируете?

— А я пока что не вижу у себя никаких потерь и не ощущаю никакой ущербности в связи с возрастом. Тем более, что я почти всегда на работе. Вот только кашель одолел — но он пройдет…

— У вас всегда бодрый вид и оптимистичное отношение к жизни…

— Я стараюсь. Вроде, тьфу-тьфу, не сглазить, получается.

— Наверное, у вас тут есть какой-то личный секрет?

— Конечно, есть. Это моя любимая работа. Она мне очень нравится, и поэтому я работаю с удовольствием, несмотря на свой безумный график… И моя семья, к счастью, тоже воспринимает ее как интересную и не переживает за то, что я, может быть, мало бываю дома, либо дома занимаюсь тем же самым, чем и на работе.

— Ученые считают, что пожилые люди с высоким IQ, которые нагружают свой мозг нестандартными задачами, например, учат иностранные языки, получают дополнительное образование, вообще все время чему-нибудь новому учатся, чувствуют себя бодрее и живут активнее. Но есть и другое мнение – что с возрастом надо освобождать свой мозг от всего лишнего, заниматься созерцанием. Что лучше?

— Мозг, безусловно — самое главное, что у нас есть. Поэтому, конечно, он должен активно работать. Но он может делать это совершенно по-разному – и созерцание, и отшельничество монаха тоже являются работой мозга, а не просто ничегонеделанием. Самоуглубленность и познание себя необходимы человеку. В одиночестве, может быть, ты придумываешь стихи, замышляешь романы или научные исследования, либо прокручиваешь в голове события своей жизни и делаешь новые нестандартные выводы. Нельзя созерцать вообще без всяких мыслей. Человек все равно всегда о чем-нибудь думает…

— А какой путь ближе вам – интеллектуальная активность или созерцание?

— Да оба, наверное. У меня хватает времени и на то, и на другое.

Владимир Воскресенский

Источник: rosbalt.ru