Наш спецкор Дарья Асламова увидела, каким стал Кельн после того, как мигранты надругались в Новый год над сотнями немок.

— Если кто-нибудь тронет мою жену, тот мертвый человек, — сказал мне немецкий слесарь Рольф Хубрих, крепкий пожилой мужик.

Вместе с женой, маленькой женщиной из бывшего ГДР, он пришел к Кельнскому собору, на ступеньках которого местные жители сделали что-то вроде маленького мемориала жертвам насилия новогодней ночи. Цветы и плакаты «НЕТ НАСИЛИЮ!» «СЕКСУАЛЬНЫЕ ДОМОГАТЕЛЬСТВА ЖЕНЩИН НЕ ДОПУСТИМЫ!»

— Я ведь тоже сначала помогал мигрантам, — рассказывает Рольф корреспонденту газеты «Комсомольская правда-Ростов-на-Дону». — Мы напекли пирожных, тортов и поехали к ним в лагерь. Там было 30 афганцев. Вроде нормальные ребята. Приехали в следующий лагерь. Беженцы подняли крик: «Почему мы должны жить здесь! Мы хотим отдельные квартиры!» Я им говорю: «Парни! У нас и немцы хотят отдельные квартиры, но это дорого и надо заработать. У нас, извините, свободных мест нет. Что имели, то вам отдали». Они опять в крик: «Мы не затем сюда ехали!». Потом один пожилой доктор-беженец их попытался успокоить.

Что здесь творилось еще до новогодней ночи — это сумасшедший дом. Мигранты сидели прямо вокруг собора, пили пиво и торговали наркотиками. Жили они на вокзале. Я работаю там слесарем. Все туалетные бачки были сломаны, потому что торговцы наркотиками прятали внутри наркотики».

— Но сейчас здесь никого нет! Потому что они боятся полиции?

— Полиция! — Рольф лишь отмахивается. — Они боятся тех, кто хочет с ними разобраться по-серьезному. Вот и попрятались.

Под мостом возле вокзала я вижу спящих бомжей и фотографирую их.

— Это безобидные люди. Алкаши из Польши, — объясняет мне маленькая седая женщина.

Выясняется, что она болгарка, работает уборщицей в ресторане недалеко от Кельнского собора, зовут ее Кристиной. Я объясняюсь с ней на смеси болгарского, русского и сербского языков. Кристина напугана.

— Я работаю в ночную смену. Меня уже несколько раз грабили беженцы, особенно негры. Прямо подходили, спокойно снимали с меня сумку и вынимали деньги. А в ту ночь под Новый год творилось что-то страшное. Мы накрыли столы в ресторане, все было красиво, со свечами. И вдруг стали вбегать испуганные люди с криками: «Можно мы здесь пересидим?» Помню одну взрослую женщину в порванном вечернем платье. Она плакала как маленький ребенок. А муж ее успокаивал. Мы ей дали водки. Сидела, всхлипывала. Но все боялась идти домой. Так и просидела до утра.

У собора я опрашиваю молоденьких немецких девочек: не страшно ли им теперь ходить по городу? Джозефина, лет семнадцати, в толпе подружек самая активная. Глаза полны голубой прелестной пустоты.

— Это наш долг поддерживать и защищать беженцев, — заученно говорит она. — Они все-таки приехали с войны. А по одному мы теперь не ходим. Лучше вместе.

Две девочки-тинейджеры Анна и Кэролайн (хорошенькая!) приехали из пригорода Кельна.

— Мы, конечно, боимся, но не очень. Это мамы наши боятся. Вот теперь запретили нам по вечерам выходить. У нас, в пригороде, пока тихо. Но вообще, опасно, когда приезжает столько молодых одиноких мужчин. Будет лучше, когда они привезут свои семьи.

— Но для них семья — это папа, мама, сестры, братья, кузены. Но не жены. За жену надо платить. Денег нет, а девочки здесь бесплатные. А теперь давайте посчитаем: сейчас их полтора миллиона, а с семьями будет минимум семь миллионов. Нормально?

У девочек с математикой явно туго, но в глазах мелькает страх.

— Надо, чтоб полиция защищала нас. Мы все-таки у себя дома, — неуверенно говорит Кэролайн.

В кабачке недалеко от собора, где можно опрокинуть рюмочку настоящего кельнского шнапса, я неожиданно встречаю соотечественницу Лену-барменшу, вышедшую замуж за «русского немца». «Вы только меня не фотографируйте, — умоляет она. — Я тут нелегально работаю».

Лена пережила всю бурную новогоднюю ночь в баре.

— В десять вечера я с ребенком и мужем шла в наш бар на тусовку через вокзальную площадь, — рассказывает она. — Меня поразило огромное скопище негров, афганцев, арабов, неожиданно агрессивных. Один африканец бросил нам прямо под ноги петарду. Но мой муж, хоть и немец, все-таки русский мужик. А что делают в России в таких случаях? Прямо в лоб бьют. Ну, он и вдарил. Они сразу разбежались. Трусливые. Ночью мы праздновали и ничего не слышали. А в три часа ночи нам надо было на поезд. Мы пошли снова через площадь. Это был ад. Люди кричали, визжали, теснились. Полиции я вообще не видела. Мы сели в поезд, полностью забитый мигрантами. Выяснилось, что правительство в новогоднюю ночь разрешило мигрантам бесплатно ездить на поездах по всей Германии. Ну, чтоб повеселились люди. Вот и оторвались мигранты на всю катушку!

После кабачка я возвращаюсь к собору, где журналисты из разных стран фотографируют мемориал против насилия. Внезапно к нам подходит НЕЧТО. Я не сразу поняла, что это женщина. Пирсинг, ежик ярко-розовых волос, рваные джинсы и бесформенный пуховик. Сначала она что-то кричит по-немецки. Я очень вежливо спросила ее, говорит ли она по-английски.

— Говорю. ВЫ, ЖУРНАЛИСТЫ, просто подливаете масла в огонь. Вы гиены!

— Почему? — спрашиваю я ласково.

— Откуда вы? — спрашивает она.

— Я из Москвы, из газеты «Комсомольская правда».

— А, «Правда». Русская пропаганда, — усмехается она саркастически. — Почему вы сюда приехали? Что, в России не насилуют женщин?

— Конечно, случается. Но что вы думаете об этой ночи в Кельне?

— Если мы добровольно приняли людей с другой культурой, мы должны дать им время адаптироваться. И мы должны учить их культуру.

— Может быть, ОНИ должны учить ваш язык и ваши традиции? — спрашиваю я.

— Вы наивны. Мир становится глобальным. Нации исчезают, и это прекрасно. Земля становится общей. Почему человек из Нигерии не может приехать сюда и жить здесь со своей семьей? Без визы и без паспорта. Это общая земля. Вы приехали из Средневековья. Дикая Россия: православие, царь, национализм. Проснитесь! Мир должен быть цветным. Государства, нации и религии должны исчезнуть!

Я гляжу на площадь перед вокзалом. Позади моей сумасшедшей собеседницы снуют женщины в бурках.

— Оглянитесь! — говорю я моей собеседнице. — Вы думаете, эти женщины согласятся измениться?

— Вы — нацистский провокатор!

Она разворачивается и исчезает в толпе. Мой коллега, пожилой немецкий оператор, успокаивающе говорит мне: «Жалко, что ее родители не использовали контрацептивы».

Дарья Асламова