Интервью главного редактора «Эха Москвы» Алексея Венедиктова спецкору «Медузы» Илье Азару

В ноябре председатель правления «Газпром-медиа» Михаил Лесин едва не уволил главного редактора «Эха Москвы» Алексея Венедиктова — из-за «неэтичного» твита журналиста радиостанции Александр Плющева. Затяжной конфликт между холдингом и принадлежащим ему «Эхом» в итоге закончился компромиссом; одним из его условий стала разработка правил поведения журналистов в социальных сетях. Помощница Венедиктова Леся Рябцева пообещала, что этот «кодекс» будет универсальным для всех журналистов России. Главный редактор «Эха Москвы» Алексей Венедиктов в интервью специальному корреспонденту «Медузы» Илье Азару рассказал о своей дружбе с пресс-секретарем Путина Дмитрием Песковым и признался, что давно мечтал ввести для своих сотрудников правила поведения в соцсетях.

— На этой неделе журналистское сообщество взорвал ваш регламент по поведению журналистов в соцсетях.

— Нет никакого регламента. Cлово «регламент» вообще неправильное. Я отказался от того, чтобы своим приказом вводить новые правила, хотя как главный редактор могу это сделать хоть сегодня. Я пошел по пути создания группы из журналистов, которые сами выработают поправки в устав редакции. Но их решение добровольное — они могут их и не принять.

— Как? Разве принятие поправок — не обязательное условие прекращения конфликта с председателем совета директоров «Эха Москвы» Михаилом Лесиным?

— Это, конечно, одно из условий. Но эти поправки должны соответствовать пониманию журналистов.

— Мне показалось, вы даже обрадовались ввести правила поведения в социальных сетях.

— Да, это долгий был процесс. В марте 2014 года я сказал своим журналистам, что некоторые их выступления в социальных сетях и в публичной сфере вредят имиджу «Эха Москвы». Месяц назад я собрал их и сказал, что они начали нарушать свой профессиональный долг, занимая в эфире или в социальных сетях ту или иную позицию. Например, некоторые позволяют себе произносить уничижительные прозвища — «ватники» или «укропы». А рад я тому, что началось обсуждение проблемы, потому что она есть, а решения идеального нет.

— Вы не считаете это самоцензурой?

— Это не самоцензура, а самоограничение. У нас есть Московская Хартия журналистов, которая входит в трудовые контракты моих журналистов. По ней им запрещено участвовать в политических партиях или движениях. Это самоограничение, на которое мои журналисты решили когда-то пойти. Оно не первое и не последнее.

— После принятия этих правил за твит, подобный тому, что написал Плющев, будут увольнять?

— Это вопрос этический, а не дисциплинарный, именно поэтому новые правила вносятся в устав редакции, а не в устав ЗАО. Существуют дисциплинарные взыскания — замечание, выговор и увольнение. Но думаю, внутри мы будем принимать решения другого характера. Если ты совершаешь публично этически недостойный [поступок], то это требует публичного осуждения.

— Коллегами?

— В первую очередь, коллегами.

— Товарищеский суд, получается.

— Никакого товарищеского суда не будет. Во многих университетах мира существуют этические комиссии, и студент может выбрать — они или суд будут рассматривать его случай. Я думаю, что мы можем предложить такой выбор и нашим журналистам. Думаю, что нарушения правил будут случайными, иначе зачем журналисты сами соглашались на них. Случайность нужно разбирать на закрытой этической комиссии. Я бы пошел по этому пути, но не знаю, что мне предложит рабочая группа.

— А вы сами свое поведение в соцсетях намерены изменить?

— Конечно, если я подпишусь под проектом. Мне сейчас мои фолловеры предъявляют претензии, когда я ретвитчу твиты без своих комментариев. Они говорят, что я, мол, поддерживаю этого человека, а я просто счел важным показать его твит. Нужно, значит, прибавлять что-то вроде «я цитирую».

— Нельзя же свои действия менять на основе того, что говорят люди в твиттере.

— Мы в публичной среде. Я должен думать о репутации радиостанции и о своей репутации. Нужно подстроиться, чтобы не подводить радиостанцию и корпорацию [«Газпром-медиа»], в которой мы работаем.

— А где вообще грань между этичным вопросом и неэтичным?

— Нет такой грани. Это вопрос восприятия. С моей точки зрения, вопрос Плющева — неэтичный. Он работает в корпорации, где работаю я. У каждой корпорации свои правила и свое понятие об этике. У Lifenews другие понятия об этике, и можно там работать, например.

Селфи в рубашке от Альбац — одобрено @aavst

— Ваша помощница Леся Рябцева достаточно компетентный человек для того, чтобы администрировать процесс принятия правил и публично его комментировать?

— Именно что Лесе поручено не писать этот проект, а администрировать и публично представлять. Во-первых, она мною не просто так выбрана — на совещания по закону о блогерах у Шувалова в Белом доме она одна привела крупнейшие компании. Во-вторых, именно она на той встрече с Лесиным «поймала» то, чего он требует, уточнила и заставила его это сказать вслух. В-третьих, ей как помощнику главного редактора очень просто взять мой телефон и написать кому-то смску. Я исхожу из эффективности.

— Да, но она — случайно или по злому умыслу — написала, что новые правила коснутся всех журналистов страны.

— Это очень хорошо. Я ей сказал «спасибо», потому что помимо понятной и неинтересной «пены» сообщество начало обсуждать проблему. Никто над этим не думал, а мы уже два года думаем. Не «казус Плющева», а именно ее пост заставил сообщество обсуждать проблему.

— Не думаете, что выработанными вами поправками Роскомнадзор дополнит, например, закон о СМИ?

— Вы смеетесь? Роскомнадзор может это сделать и без нас. Всем, что мы говорим или пишем, могут воспользоваться. Поправки в устав, выработанные журналистами «Эха Москвы», будут обязательны для журналистов «Эха Москвы». Я сказал Лесину, что хочу, чтобы подобные правила были распространены на всех журналистов холдинга. Мы что, самые плохие? Или, наоборот, самые хорошие?

— Но вы бы хотели, чтобы государство приняло ваши или подобные правила для всех журналистов и ограничило их свободу высказывания в соцсетях?

— Я сторонник самоограничения, но если государство распространит Московскую хартию на всех журналистов, и журналисты ее будут соблюдать, это хорошо. Это наши ограничения, которые позволяют нам работать профессионально и удерживают нас от искуса брать в руки оружие и быть членами политических партий и активистами.

— Через два дня после схватки с властью за «Эхо Москвы» вы выкладывали свои фотографии с достаточно одиозными представителями власти — [пресс-секретарем Путина] Дмитрием Песковым и [пресс-секретарем «Роснефти»] Михаилом Леонтьевым. Вам неважно, что подумают люди, только что защищавшие вас от им подобных?

— Мне это неважно. Я никогда не скрывал, что у меня есть личные отношения с разными людьми. Вы же не знаете, о чем и как я говорил с Леонтьевым или Песковым. Или с Борисом Немцовым, который в 2001 году пытался разрушить «Эхо Москвы» так же, как перед этим они с [Альфредом] Кохом разрушили НТВ. Мне теперь с Немцовым 15 лет не разговаривать?

Есть люди, которые встречаются [с представителями власти] тайно, а на публике они все в белом. Вы их хорошо знаете и с ними работаете. Я их за это не осуждаю, но потом это внезапно вылезает, и им становится очень плохо. А я всегда в черном, потому что я откровенно говорю, с кем встречаюсь и по каким вопросам.

— А атака на «Эхо Москвы» была, что ли, лично Лесина?

— Она продолжается, ее никто не снял. Конечно, же не лично Лесина. Одновремено за последние месяцы к нам приходили МЧС (в результате проверок на «Эхе Москвы» закрыли курилку — прим. «Медузы»), прокуратура, еще кто-то. Это связано с редакционной политикой, и мне в открытую это говорили люди, которые принимают решения. Атака продолжается, и поэтому я не могу Плющева обвинить в том, что он всех нас подвел, потому что не было бы Саши, была бы Маша.

Закон об ограничении доли иностранных акционеров в российских СМИ до 20% принят против нас. Именно наш пакет в 34% блокирует изменение устава (в нем, в том числе, есть доля израильского бизнесмена Владимира Гусинского — прим. «Медцзы»), и разнести его — означает изменить устав. Мне откровенно говорили: «Леша, после принятия этого закона тебе конец». «Ведомости» заключат лицензионное соглашение, а «Эхо» не может так делать. Вот и вся история.

— Но если атака со стороны не только Лесина, а со стороны власти, то, может, не стоит с ними дружить?

— У нас был очень тяжелый разговор с Песковым по поводу редакционной политики «Эха Москвы». Вы думаете, я не говорю ему о том, что он делает? Не президент, а именно Песков лично. Эти разговоры очень тяжелые для людей, очень хорошо друг друга знающих. Но совершенно необязательно прекращать встречаться. Я в девятом классе прочитал фразу Ленина: «Когда я рву политические [отношения], я рву личные» — по отношению к его другу Мартову, который его на руках носил, и понял, что Ленин не мой герой. Когда Песков покинет свой пост, я буду продолжать с ним общаться именно потому, что мне важен Дима Песков, его оценки, его мнения, его отношение ко мне и наши разговоры, а не то, что он пресс-секретарь президента.

— Но власть же пытается уничтожить «Эхо»!

— Лично Песков или лично Леонтьев не пытаются. Леонтьев даже публично — и не по моей просьбе — выступил в защиту «Эха», заявив, что такой больной орган, как «Эхо», [все равно] должен существовать.

— Получается, вы разделяете власть, которая пытается закрыть «Эхо», и присутствующих в ней приятных вам людей?

— Я разделяю моих друзей — не Леонтьева, а Пескова — и власть. Но с другой стороны, они тоже говорят мне, что я хочу уничтожить их режим, что я негодяй и дерьмо, но общаются со мной. Они тоже за это по башке получают, наверное.

Роснефть рулит

— А вы знаете, кто нападает на «Эхо»?

— Мы же понимаем, что нас используют во внутриклановой борьбе. Одна башня Кремля думает, что другая башня Кремля об нас споткнется и сломает ногу, например. Чего я буду к ним влезать? Я не звонил в этот раз ни Пескову, ни [пресс-секретарю Дмитрия Медведева Наталье] Тимаковой, ни [мэру Москвы Сергею] Собянину. Я большой мальчик. Я понимал, что эта атака скоординирована, поэтому подставлять своих людей, которых ты считаешь коллегами, не стоит.

— Но то, что «Эхо» в итоге выстояло, — это ваша личная заслуга или вам все же помогли друзья?

— Я думаю, что это заслуга коллектива. Переломным моментом была встреча Лесина с журналистами «Эха», потому что до этого он действовал по правилам разгрома НТВ 2001 года, пытаясь противопоставить главного редактора и коллектив. Но он увидел перед собой людей, которые готовы работать по правилам, но по тем, которые они сами устанавливают для себя. Он к этому отнесся с пониманием и уважением, и это очень важная история. Мне это нравится.

— В фейсбуке вам напомнили, что Песков в свое время сказал, что надо размазать печень вышедших на Болотную площадь людей по асфальту…

— Я фейсбук не читаю — мне Леся запрещает (интервью «Медузе» Венедиктов давал в чужом кабинете, потому что в его кабинете совещание проводила та же Леся Рябцева), чтобы я не расстраивался. Но этот вопрос я задам Пескову, когда он даст мне интервью в декабре, потому что фраза была вырвана из контекста, это очевидно. Или Леся задаст этот вопрос.

— Вы что, за несколько лет его об этом еще не спросили?

— Я буду делать интервью с Песковым, и мы услышим все. Чего торопиться-то?

— Вас называют царедворцем. Вам это льстит?

— Нет, это же правда. Я при дворе. Там я царедворец, здесь я главный редактор. Вот журналист Пионтковский назвал меня кротом. Это их восприятие, они имеют право.

— Вот вы много общаетесь с разными представителями власти, и я полагаю, не только о котиках.

— Не только.

— Была такая история, когда журналист Евгений Левкович опубликовал слова Константина Эрнста о заказчике убийства Владислава Листьева, которые были сказаны не под диктофон. Он объяснил свой поступок, тем, что эти слова имели общественную значимость…

— Мы с представителями власти говорим не про события, а про мотивации. Я всегда интересуюсь, почему. Что сделано, я знаю. Что будет сделано, я могу сконструировать. А почему это делается и с какой целью — это безумно интересно. Потом я имплантирую [то, что узнал] в свои эфиры. Но бывает и по-другому. Например, я узнал про дополнительный протокол Минских соглашений, потом получил подтверждение с трех сторон, и тогда рассказал, что в этом протоколе. Это вызвало грандиозный скандал на Украине.

— Но если в личной беседе Песков скажет: «Знаете, Алексей Алексеевич, наши войска давно на Украине»…

— Это надо проверить и доказать!

— Значит, вы об этом не скажете?

— Мне не поверят, что это Песков сказал, да и он может потом опровергнуть. Я же думаю о своей репутации… Пусть [украинцы] покажут пленных российских солдат, там же много [разных] пленных. Если их там сотни, то почему ни одного не показали?

— Показывали, еще давно.

— Было, да. А сейчас? Мы об этом рассказывали, как только получили подтверждение. Так же, как и про могилы псковских десантников.

— Вы ведь не считаете себя ни политиком, ни журналистом…

— Ни медиаменеджером. Я себя считаю Алексеем Венедиктовым.

— Разве вискарь в мэрии — это не политика?

— Политик — это человек, который участвует в принятии решений. Я просто дал Немцову телефоны, дал [вице-мэру Москвы Александру] Горбенко телефоны, я даже не знал, что там будет мой товарищ [на тот момент глава ГУВД Москвы] Владимир Колокольцев. Вот они встретились, приняли решение, и уже потом мне позвонили: «Леша, приезжай». Это политика? Я думаю, что нет. Просто я очень хороший коммуникатор.

— В марте у «Ленты.ру» возникли проблемы из-за интервью с замглавы «Правого сектора». Потом мне представители власти говорили, что «нельзя брать интервью у фашистов». Могут ли быть какие-то ограничения на то, у кого брать интервью?

— Ограничение может быть исключительно судебное. Теперь, когда «Правый сектор» [в суде] признан экстремистской организацией, взять интервью у его лидера будет сложно. Я исполняю даже те законы, которые мне не нравятся, но могу оспаривать их в Конституционном суде, что мы делали в свое время.

— Есть еще мнение, что брать интервью у командиров украинских батальонов — это то же самое, что в 1942 году опубликовать беседу с генералом Роммелем.

— Никаких не может быть сравнений. Мы с Украиной не воюем; извините, пожалуйста, но у них идет гражданская война. Хотя мне ставили в вину, что на сайте «Эха Москвы» есть блог [главы МВД Арсена] Авакова.

— Вы часто обвиняете бывшего главреда «Ленты.ру» Галину Тимченко в том, что она «бросила реадкцию», но ведь ее уволил собственник. Что ей нужно было сделать?

— Я не знаю, какой был устав и как собственник мог ее уволить — это надо смотреть устав. Я только с ее слов знаю, почему она уходила. Она согласилась на увольнение по соглашению сторон и молчание в течение полугода. Это ее позиция и ее репутация. А я занимаю другую позицию — это моя репутация. Вы что думаете, мне не предложили уйти по соглашению сторон? На него я бы до конца моей жизни хорошо жил. Я не принял.

— Значит, вы считаете, что лучше прогнуться по мелочи, но сохранить в целом редакцию?

— Я не прогнулся нигде. Нигде.

— Плющева вы отстранили от эфира, хотя поначалу не собирались этого делать.

— Ну и что? Не хотел. Где прогнулся-то? Как это отразилось на редакционной политике? Никак.

А то, что, извините меня, все в белом, а я в дерьме — это правда. Да, я взял на себя все дерьмо, в том числе — объявить Плющеву отстранение. Зато редакция работает по-прежнему, как и работала. Я получаю большую зарплату за то, что беру на себя репутационные риски, за то, что беру на себя все дерьмо, и за то, что являюсь крышей своим журналистам и редакционной политике.

— Но если бы вам пришлось выбирать между изменением редакционной политики и увольнением, что бы вы выбрали?

— Конечно, увольнение. Это же моя репутация! Тут даже смешно! Вы чего?

— Но это то, что произошло с «Лентой.ру».

— Но сейчас редакционная политика «Ленты» изменилась, то есть, уйдя, вы согласились с ее изменением. Мне тоже на «Эхе Москвы» начали швырять заявления, когда Плющева не пускали в здание. Я сказал: «Если меня снесут, то ни один человек не уйдет и никто не подпишет никаких заявлений».

— Это только потому, что у вас главный редактор избирается редакцией.

— Нет, даже если бы назначили условного Норкина, о чем мне говорили коллеги, или Дмитрия Кисилева. Я сказал: «Вы остаетесь, выходите к микрофону и говорите то, что вы считаете правильным. Вы отвечаете перед слушателями. Если командир убит или взят в плен, это не повод для дезертирства». Когда один из моих заместителей мне кинул заявление, я сказал: «Нет, ты будешь сидеть здесь у микрофона и говорить то, что ты говорила при мне».

— Значит, уйти с достоинством — это не позиция для журналиста.

— Достоинство — бросить слушателей? Когда тебя не увольняют? Я не считаю это правильным. Не делай за них их работу! Чего ты очищаешь место, для кого? Зачем?

Фото: Алексей Юшенков

— Пишут, что вы потеряли политическую поддержку после слов о «Боинге».

— Да, это был тяжелый момент. Я публично говорил, что мое мнение на основе открытой и экспертной информации состоит в том, что [малазийский] «Боинг» был сбит ополченцами по ошибке. End of story.

— Вы же мне только что сказали, что слова Пескова нужно тремя источниками проверять — прежде чем высказываться.

— Секундочку, это мое мнение на основании открытой и экспертной информации, и я объясняю, почему оно такое. Слов Пескова — мало. Я для составления мнения о «Боинге» встречался с военными экспертами, они мне чертили планы. Никто не запрещает мнение, но важны мотивировка и аргументированность этого мнения.

После «Боинга» мне сказали, что я не имел права высказывать этого мнения. Со мной так давно никто не разговаривал, если честно. Разговор был длинный, серьезный, с криками, с воплями. Я почувствовал, что «Боинг» — это центральная точка перелома.

— Вы можете высказывать любое мнение, а ваши журналисты в соцсетях — нет?

— Почему? Но ты не можешь сказать «Навальный негодяй», если не мотивируешь это!

— Достаточность мотивировки — это очень субъективная вещь.

— Совершенно верно, но без мотивировки нельзя.

— Ваши проблемы после высказанного мнения про «Боинг» означают, что он важнее, чем Крым?

— Да.

— А Крым, кстати, наш или украинский?

— Крым был отнят у Украины несправедливо и нечестно. Но сейчас что делать? Он не будет возвращен ни президентом Путиным, ни президентом Медведевым, ни президентом Ходорковским, ни президентом Навальным. Это как Курилы.

— Значит, президентом Венедиктовым он тоже не будет возвращен?

— Нет, конечно. Это несправедливо по отношению к жителям Крыма. Потому что если вы проведете честный референдум, то увидите, что значительная часть крымчан будут за вхождение в Россию. Передавать их снова будет несправедливо.

— У «Эха Москвы» был какой-то договор с мэрией во время выборов в Мосгордуму?

— Не было. Я отказался им заниматься, сказав, что мне это неинтересно.

— Но, например, перед выборами один из кандидатов в депутаты от власти Олег Сорока трижды был в эфире про недвижимость. С чего бы вдруг?

— Такие истории — это к генеральному директору, а не ко мне.

— Вы, получается, не контролируете целиком эфир?

— Конечно, нет. Неужели вы считаете, что я контролирую медицинские, автомобильные или туристические передачи? Нет. Меня не волнует эта история с господином Сорокой, потому что это компетенция генерального директора. Я не влезаю в компетенцию генерального директора и не позволю ему влезать в мою компетенцию.

— Но это же может повлиять на репутацию вашего издания, о которой вы так печетесь!

— У меня такая репутация замечательная, что на нее ничего повлиять не может.

— Тогда зачем вводить правила для поведения в соцсетях?

— Потому что я считаю это правильным. Потому что я считаю, что журналисты забыли, что они журналисты.

— Тем не менее, вы не исключаете, что контракт с мэрией был заключен?

— Все контракты с политическими партиями заключаются генеральным директором. Всегда так было. С Жириновским, с «Яблоком». Соперники Сороки отказались, насколько я знаю, заключить контракт. Это их право.

— В итоге «Эхо Москвы» перед выборами в Мосгордуму превратилось в эдакое отделение «Яблока», потому что чуть ли не все 45 кандидатов «Яблока» были во всех эфирах.

— Не знаю, не слежу. Мы гордимся тем, что мы доходные и не берем денег от наших акционеров. Это обеспечивает нашу редакционную независимость. К тому же политические партии выкупают время, но не защиту от неприятных вопросов, и многие боятся это делать, особенно во время избирательных кампаний.

— На выборах мэра Москвы вы возглавляли Общественный штаб наблюдателей. Как вы считаете, выборы были честные или нечестные?

— Процесс голосования и подсчета был честным. Когда возникла проблема с надомным голосованием, я выполнил свои обязательства, проведя круглый стол, после чего ввели двух обязательных наблюдателей. В этот раз особых конфликтов по надомному голосованию не было.

Алексей Венедиктов в прямом эфире @aavst #tvraininside #большаяперемена #венедиктов

— Это не помогает, поскольку соцработники заранее намекают людям, каким образом голосовать.

— Если не помогает, то пусть другие партии ходят и помогают лежачим больным.

— Вам не кажется, что вы, становясь главой Общественного совета при МВД — или штаба наблюдателей на выборах, участвуя в таких привластных инициативах, легитимизируете различные нарушения…

— Навальный участвовал в выборах? Предъявите ему, что он участвовал в привластных инициативах. Я живу в этой стране и плачу налоги, на которые условные военные воюют в Украине. Поэтому я причастен [ко всем действиям государства] как налогоплательщик. Это бессмысленный разговор абсолютно. Я содержу российского президента, российское образование, российское чиновничество.

— Люди думают: «Раз он здесь, то дело обстоит лучше».

— Конечно, [со мной] лучше. На мэрских выборах Навального зарегистрировали, и голоса посчитали честно.

— Благодаря вам?

— Благодаря мне.

— Так вы все-таки занимаетесь политикой? Это уж точно политика.

— [Нет], я наблюдал.

— Во время той же кампании у вас ведущим «Утреннего разворота» стал Сергей Доренко, который «мочил» в эфире Навального.

— А Матвей Ганапольский в других утренних эфирах «мочил» Собянина. Большинство моих журналистов «мочили» Собянина, поддерживая Навального. Мне был необходим баланс ради моих слушателей.

— А может, проще было сказать журналистам, что поддерживать Навального — непрофессионально?

— Не вышло — их увлекла борьба.

— Тихон Дзядко ушел с «Эха Москвы» из-за того, что Сергей Бунтман устроил ему «товарищеский суд» в письме, опубликованном на сайте «Эха». Вы считаете, это нормально?

— Нет, я считаю, это ненормально. Я Сереже сказал про это. Хотя Сережа сделал это очень мягко — не для него, а для других журналистов. Политический активизим — это очень плохая болезнь в нашей профессии. Тише, когда он решил уходить, я сказал, что он делает глупость. Но он уходил на позицию заместителя главного редактора телекомпании. Кто я такой, чтобы мешать делать ему карьеру?

Давайте говорить откровенно: ему давно было сделано предложение. Думаете, что я не знал о его переговорах? Тиша по совокупности причин принял решение, и я его уважаю, хотя думаю до сих пор, что он совершил ошибку.

— Мне показалось, что «Эхо» и вы лично не сильно защищали «Дождь» в истории с «неэтичным вопросом» про блокаду Ленинграда.

— Мы вообще никого не должны защищать. Мы освещали историю, это и есть лучшая защита. Мне потом объясняли на самом высоком уровне, что атака была не на «Дождь», а на нас (вопрос был задан в рамках передачи «Дилетанты», которая выходила совместно с журналом «Дилетант», проектом «Эха Москвы» — прим. «Медузы»). Совершенно случайно так получилось, что на них перекинули.

Но при этом солидарность с «Дождем», безусловно, была. Но журналист не должен вставать на баррикады.

— Вы думаете, что за коллег не надо на баррикады выходить?

— Нет. Я удивлен той позицией, которую заняли коллеги в нашем конфликте [с Лесиным]. Все коллеги понимали, кто нас «мочил», и понимали, что на этом можно наварить себе звездочки на погонах. При этом ни одно издание не позволило себе вылить на нас ушат грязи. Они либо молчали, как федеральные каналы, за что им отдельное спасибо, либо занимали информационную и объективистскую позицию.

— Многие уверены, что «Эхо» существует до сих пор только благодаря милости Путина…

— Я знаю только, что трижды Владимир Владимирович — последний раз в январе 2012 года — не дал закрыть «Эхо» или уволить меня. В декабре 2011 года Медведев объявил мне увольнение, а через две недели после этого Путин предложил мне стать своим доверенным лицом.

— А вы-то ему зачем?

— Мы с ним это не обсуждали никогда.

— Но у вас наверняка есть мнение.

— Во-первых, мы витрина для Запада. По необходимости эту витрину можно разбить в любую секунду. Три года тому назад для Путина это имело значение, а сейчас может не иметь. Во-вторых, мы являемся для него источником альтернативной информации, я это знаю точно — наш сайт стоит в мониторинге для него. В-третьих, мне кажется очень важным, что Путин понимает, что мы не ведем войну в качестве какой-то оппозиционной силы, а пытаемся организовать площадку для дискуссий. В-четвертых, мы, естественно, существуем на свои деньги, что очень важно для него. Мы сознательно не берем гранты, когда нам предлагают медийные и правозащитные организации на Западе, демонстрируя Путину. В-пятых, это личное знакомство и некая история [наших с ним] честных открытых отношений. Это не равенство, естественно. Он президент, а я глава радиостанции небольшой, но я никогда перед ним не лебезю.

Думаете, легко отказаться быть доверенным лицом Путина, когда он сидит напротив вас и глядит вам в глаза?

Илья Азар

Источник: meduza.io