В России стали меняться настроения. Затинькало тревожное: «Какая-то пошла лажа». Это чувствуют все, от хипстеров до крымнаших. И такой появился обертон, что вся эта лажа – только на чало.

Тревогу легко объяснить экономически. Если падает рубль, цены растут. И не только на лосося, что можно пережить, — но и на автомобили, лекарства, стройтовары. Последнее означает, что начатое строительство невозможно уложить в прежнюю смету. В Петербурге сейчас возводится больше миллиона квадратных метров жилья: по прежним ценам его не достроить, а по новым не продать. Тут лучше зажмурить глаза, чтобы не видеть, что произойдет. Когда окажется, что попали все: и дольщики, и строители, и смежники.

Но я сейчас не о последствиях и не о том, кто виноват. Я о зажмуренных глазах. Они зажмуриваются даже не от того, что виден крах экономики нефтяной ренты и коррумпированного распределения. А оттого, что грохнулись – или вот-вот грохнутся – все прежде возможные стратегии жизни.

Например, уже давно не работает стратегия «я – европеец в своей стране». Россия сегодня не просто не Европа, а страна в шаге от мирового изгойства. Организация жизни по западному лекалу — личная инициатива, оптимизм, толерантность к инаковости, законопослушание — невозможна. Какое законопослушание, если карты в руках шулеров? Провалились все попытки в личной стратегии опереться на финансовое планирование, накопительные пенсию и страхование. Надежды на жизнь рантье в старости с доходом от сдачи недвижимости тоже тают: налог на «избыточную» жилплощадь будут поднимать в разы, иностранцы-арендаторы бегут, у своих нет денег (и скоро не будет работы) — сегодня молодой специалист ищет уже не квартиру, а комнату или даже угол, причем расходы на «коммуналку» растут и будут расти. Так могут обанкротиться и владельцы жилья в престижных районах.

«Святой русский путь», «русский мир», «русская душа» тоже оказались фикцией — убогой архаикой. Попробуйте заменить слово «душа» на слово «интеллект», и это станет очевидным. Православие сегодня – вопрос не смысла, а обряда. Оно востребовано венчать, крестить, отпеть (во всех трех случаях, кстати, цены тоже выросли), окропить святой водой нехорошо скрипящие по ночам половицы. Поведенческая составляющая христианства (суть которой в том, что слабость победительнее силы, и что, даже заплатив за девушку, нельзя ее танцевать) вызывает смех, а протестантская этика труда и сбережения – холодное отторжение. Провал «проекта РПЦ» заметен уже по тому, что религиозно настроенный крупный сановник непременно уходит в какие-нибудь афонцы: брезгует посредничества эрпэцэшных (про которых ох как много знает!).

Несостоятельной оказалась еще одна личная стратегия – кооперативно-земская, когда общественное усложнение и улучшение закладываются снизу, на уровне жилтоварищества, муниципалитета, садоводства. Кто был хоть раз на собрании ЖСК, тот знает, о чем я. Муниципальная власть безденежна и максимально прибита «сверху», чтобы, не дай бог, на ее почве ничего не выросло. То есть кое-чего мы добились – робкого волонтерского движения, регулярно опорожняемых мусорных баков, электронных замков во дворах. Но не общества взаимопомощи. В Питере это особенно заметно – здесь, в отличие от Москвы, редко здороваются с незнакомыми в парадных.

В общем, социальная энтропия возрастает, атомизация очевидна (у нас даже понятия «мы, русские» не существует в том смысле, в каком существуют «nous les franҫais» или «we the Brits» — общих ценностей нет, а есть только общее чувство обиженности да общий поиск врагов). В таких условиях национальная культура девальвирует, пробивая культурный слой вниз, к генетическому, биологическому. «К кольчецам спущусь и к усоногим», — как Мандельштам писал в 1932-м, когда все прежние стратегии тоже потерпели неудачу, включая стратегию свободы выбора смерти.

Это мы сейчас и наблюдаем: примитивное деление на «мы» и «они», «свои» и «чужие», «местные» и «понаехавшие», «белые» и «черные», на свою кровь и чужую. Грубо говоря, для все большего числа людей ценностью остались только семья и ближний круг, жилое укрывище и машина под окном. Все стратегии ограничены только этим кругом — вот почему чужака на своем парковочном месте готовы убить.

Мне это ужасно не нравится, но я вижу только одну личную стратегию, и вовсе не революционной борьбы с «государством для своих» и не защиты Отечества от революций. С моей точки зрения, спасение может принести стратегия служения профессии — а не начальству, Родине или деньгам. В этом смысле профессия девелопера, например, – строить дом на радость новоселам, чтобы каждый становился в нем счастливым и веселым. А вовсе не тупо рубить бабло на квадратных метрах.

Это достаточно сложная стратегия. Профессии меняются, а то и уничтожаются техническим прогрессом или политическим прессом (вторым в России была уничтожена журналистика расследований, а первым – например, типографские ремесла, всякие там метранпажи и линотипистки). Важно меняться вместе с профессией, обращая изменения в рост. Важно понимать, что существуют профессии немасштабируемые (где доход пропорционален объему труда, как у плиточника или дантиста) и масштабируемые (где можно обогатиться в минуту, но чаще приходится грызть сухари, как большинство агентов по недвижимости или писателей). Масштабируемые могут стать немасштабируемыми — и наоборот. Тут значимы и понимание перемен, и удача.

Но и преимущества этой стратегии огромны: служить профессии куда перспективнее, чем служить Родине или замыкаться в родственном кругу (хотя бы потому, что после 1991-го у многих развалилась семья, и у всех без исключения переменилась Родина).

Во-первых, служение профессии размыкает блокаду на уровне «ближнего круга»: в профессию включен весь мир. Наш книготорговец легко поймет немецкого, учитель русского – учителя прусского. Всем есть, чему поучиться и чему поучить. Есть общие миссии, стратегии, цели: как объединяться, за что бороться, на что опираться.

Во-вторых, профессиональная стратегема включает нравственный компас «правильно – не правильно». Деньги – это не такая уж и замечательная награда. Подумайте, кем бы вы предпочли быть: Владимиром Якуниным с его иконами и шубами или Борисом Акуниным с его книгами? Это вознаграждение и держит в профессии учителей, врачей, преподавателей: оно очень соответствует духу постиндустриальной эры, когда популярность, благодарность, успех измеряются лайками, фоловерами, подписками, френдами, которые не обкэшить.

В-третьих, стратегия профессионального выживания в условиях кризиса дает ответ на вопрос «что делать?», разоблачая опасность всех этих «жить – Родине служить», «где родился, там и пригодился» — уловок, которые приватизаторы страны используют в своих целях, чтобы заставить дураков работать на себя и уничтожать «несогласных». У профессионала родина одна – профессия. В этом смысле для любого российского студента сегодня главным предметом должен быть английский. Только биологу или технологу он понадобится для работы в Массачусетсе или Оксфорде, а программисту будет необходим вне смены места жительства. Да, от кого-то профессия может потребовать отъезда – но точно так же она может потребовать возвращения завтра.

Вот почему стратегия служения профессии выводит тебя из резервации страны и превращает в человека на Земле. Эта стратегия дарит тебе целую планету.

Наверное, это не единственная стратегия, возможная в смутные времена. Но видимость в смутные времена мутная — я не вижу других.

Дмитрий Губин

Источник: rosbalt.ru