Корень и суть нынешней ситуации «Россия – Запад» выражается одним словом: недовоевали.  Мы пожинаем сегодня плоды «недовоеванности» холодной войны, многолетнего отсутствия ценностной и политической определенности в отношениях между Россией и ведущими странами Запада. Это конфликт паранойи и нерешительности, наглости и невежества, хулиганства и лицемерия. Но прежде всего – это конфликт престижа или, вернее, представлений об оном.

Так уже было при крушении кайзеровской Германии, и во многом поэтому из Германии веймарской потом возникла гитлеровская. Ни один солдат Антанты на момент заключения перемирия-1918, как известно, не стоял на немецкой земле. Идти на Берлин западным союзникам не хотелось – жертв и без того за четыре года войны было по уши, а Германия, совершенно ясно, еще могла сражаться и нанести противнику существенный урон, но уже без всякой надежды на успех.
Вот враги и поговорили в итоге в Компьенском лесу – с известными последствиями, расхлебывать которые пришлось детям Европы, рожденным в год перемирия. И как раз достигшим призывного возраста к началу новой войны.

Советский Союз тоже недовоевал. Он не был побежден окончательно и однозначно, как рейх Гитлера, но просел под давлением внутренних проблем, не меньшим, чем внешнее давление – как рейх Вильгельма II и Гинденбурга. Это важно.
В СССР не возникло массового чувства реального поражения, опустошения и желания как-то договориться с победителями. Не было и массового чувства освобождения. Скорее появилось, по крайней мере у значительной части общества, чувство отчуждения и предательства собственных элит (Dolchstoss, «удар в спину», любимый образ немецкой националистической, а затем нацистской пропаганды 1920-30-х годов).

Главная ошибка, конечно, была после крушения СССР совершена ведущими странами Запада, этим – с начала 90-х годов – царством благодушных идиотов.
Я довольно далек от идеалов рейгановско-тэтчеровского неолиберализма, но вместе с его столпами в западной политике – причем внешней больше, чем внутренней – почти исчезли и пресловутые balls, яйца, выражаясь по-русски. Стратегов и людей убеждений на десятилетия вперед сменили тактики и люди компромиссов.

Выходов по отношению к России у Запада на протяжении не менее чем десятка лет после распада СССР было два. Один назовем условно «потсдамским», другой – «пекинским». Первый предполагал введение в побежденной стране в той или иной степени внешнего управления, по меньшей мере – проведение реальной люстрации в высших и средних эшелонах политической власти и силовых структур.
В дополнение к кнуту следовало применить и пряник: Россия 90-х была вполне готова к перспективе постепенной, но однозначной интеграции в западные структуры, прежде всего в Евросоюз и НАТО. Но это требовало существенных расходов и заметных политических и идеологических усилий, на которые западные страны пойти не пожелали.
В результате ельцинскую и раннепутинскую Россию вначале преждевременно списали со счетов, а затем просто выпустили из поля зрения, занявшись проблемами международного терроризма и Ближнего Востока, которые показались западным лидерам более актуальными.

«Пекинский» путь предполагал бы проявление к России того, что является в русской культуре, в том числе политической, одним из важнейших понятий – уважения. Недаром нынешняя путинская политика, давно вышедшая за пределы рациональности, де-факто сконцентрировалась вокруг этого понятия. В действительности США и другие страны Запада достаточно хорошо знакомы с таким подходом. Во время пребывания Генри Киссинджера на посту госсекретаря США в начале 70-х коммунистическому Китаю было не только предложено прагматическое сотрудничество, но и проявлен респект, намного превосходивший реальное положение тогдашней КНР, разоренной кошмарными социальными экспериментами Мао.
Президент Никсон и госсекретарь Киссинджер понимали, что, не приняв в этом символическом плане правила, предложенные Пекином, они не добьются реальных выгод, в которых был заинтересован Вашингтон.

В начале прошлого десятилетия новоиспеченный президент Путин предлагал США и их союзникам нечто вроде того, что хотел 30-ю годами ранее увядающий председатель Мао.
С одной существенной разницей: помимо уважения собственно к России (способы его символического проявления могли быть разными), речь шла и о фактическом предоставлении ей carte blanche на всем или почти всем постсоветском пространстве.
Путин не из сентиментальных чувств (у него?! смешно) звонил Бушу-мл. после терактов 9/11: это было приглашение к переговорам, предложение сделки, фактически желание принести оммаж сильнейшей державе мира – но на правах самого могущественного и уважаемого вассала. Идеологической программой такого путинского западничества стала известная статья Анатолия Чубайса «Либеральная империя». Раннепутинская элита была готова обменять положение сверхдержавы на позицию державы региональной и в целом прозападной – однако с возможностью делать, что хочешь не только по отношению к ближайшими соседям России, но и внутри нее самой.
Если правила рыночной игры раннепутинская элита была готова соблюдать, то все эти «мансы-пансы» вокруг демократии, прав человека и проч. были ей чужды еще с ельцинских времен. (Стоит ли напоминать о том, как проходили выборы президента РФ в 1996 году?).
Вдобавок в Москве никогда всерьез не подходили к суверенитету таких стран, как Украина, Белоруссия или Казахстан, автоматически считая их частью собственной сферы влияния.

После 2000 года возможностей для реализации «потсдамского» пути, направленного на превращение России в некое подобие ФРГ времен Аденауэра, практически не осталось. Выбор же в пользу «пекинского» варианта тоже не был сделан, поскольку Россия продолжала восприниматься Западом как все более неудобный, но тем не менее европейский и в целом прозападный партнер. При этом по периметру России возникла целая полоса государств, от Молдавии и Украины до Азербайджана и Киргизии, для которых пророссийская ориентация более не являлась альфой и омегой внешней политики.
Сталкиваясь со все более упрямой и «империалистической» позицией Москвы, Запад начал делать ставку на дружественные ему силы в этих странах, что Россия восприняла как противодействие ее интересам на постсоветском пространстве.

Событием, которое в конечном итоге привело к разрыву между Москвой и западным миром, стала украинская «оранжевая революция». Всё последующее, включая столкновение с Грузией (2008), аннексию Крыма и войну в Донбассе (2014), можно считать «отложенной реакцией» путинской элиты на унижение, испытанное на рубеже 2004-05 годов. Здесь сыграли свою роль сразу несколько факторов. Во-первых, западные политики не учли, что эта элита, к концу второго срока Путина практически полностью состоявшая из бывших офицеров КГБ, позднесоветских чиновников среднего звена и прагматичных интеллигентов не слишком высокого полета, отнюдь не отказалась от державных амбиций и свойственного эпохе позднего СССР восприятия Запада.
А именно – подхода к нему как к стабильному противнику, т.е. такому, которого сложно быстро победить, с которым следует договариваться по частным вопросам, однако полное примирение с ним в обозримом будущем не представляется реальным.
Колоссальная коррумпированность новой российской элиты и ее склонность жить и вкладывать деньги на Западе ошибочно интерпретировалась как стремление вписаться в западный мир.
В реальности речь шла лишь о стремлении паразитировать на благах и уюте этого мира. (Характерно, что только русские заграничные общины породили массовый тип богатого или по крайней мере благополучного эмигранта, долгие годы живущего на Западе и склонного крайне враждебно относиться к западному образу жизни и ценностям).

Во-вторых, условия возможного компромисса, де-факто предложенные Москвой во время первого срока Путина, Запад и не принял, и не отверг – он просто посчитал их несвоевременными и неадекватными. Тем самым дав еще одну пощечину путинской элите, начавшей к тому времени быстро набухать деньгами. В ее мире, лишенном реальных ценностных ориентиров, последнее должно было означать автоматический пропуск в «высший свет».
Но автоматика почему-то не срабатывала. Своими в западном мире ни российские политики, ни российские олигархи не стали, хотя в Давос ездили неоднократно.

Начиная с 2007 года (мюнхенская речь) Путин регулярно давал понять urbi et orbi, что сильно обижен. Ответом западных политиков было уже почти не сдерживаемое презрительное удивление. Стороны окончательно стали разговаривать на разных языках. В России почти все, от высших эшелонов власти до общественного мнения, как правило, принимали и принимают либеральную, правозащитную и проч. риторику западных деятелей как проявление лицемерия, не желая замечать, что эти ценностные императивы действительно стали частью западной политической культуры – при всем прагматизме последней. На Западе, в свою очередь, с трудом воспринимается российский подход к политике, которая при Путине базируется на чистом макиавеллизме, нарочитом мачизме, культе силы и геополитических теориях рубежа XIX – XX веков.

На самом деле возможность найти общий язык была упущена 15–20 лет назад, когда выбор между «пекинским» и «потсдамским» вариантами так и не был сделан.
В результате Запад считает архаичной блажью упор Москвы на уважение к ее статусу великой державы (вне зависимости от того, соответствует ли это реальности – но был ли по-настоящему великой державой Китай, когда президент Никсон приехал туда с визитом в 1972 году?).
После аннексии Крыма и прочих манипуляций Москвы по отношению к Украине эта блажь выглядит еще и опасной. Но в действительности и западные страны не могут снять с себя вину по меньшей мере за три ошибки.
Первая и главная: в течение почти четверти века Запад упорно избегал определения ясных правил игры (жестких или мягких – другой вопрос) по отношению к России, хотя для других посткоммунистических стран и правила, и интеграционные цели были определены еще в 90-е.

Вторая ошибка: Запад не отследил и/или недооценил процессы, происходившие в российских верхах после 1991 года – в частности, роль в них сотрудников бывших советских спецслужб, то есть тех, кто «недовоевал» и так или иначе мечтал о реванше.
Третья: Запад и сам в течение последних 20–25 лет предпринял немало силовых акций, сомнительных с точки зрения международного права в том его виде, в каком оно было зафиксировано Хельсинкским актом 1975 года и другими подобными соглашениями. Хотя ни одна из этих акций, от Косово до Ирака, не сопровождалась ни аннексиями, ни таким количеством лжи, как действия Кремля по отношению к Украине, расшатывание современной системы международного права и отношений между государствами началось задолго до 2014 года.

Правда, именно нынешний год может стать датой окончательного погребения этой системы. Возможности для диалога выглядят почти исчерпанными. С одной стороны, российская политика, нарочито базирующаяся на концепции уважения к истинному или мнимому статусу и правам страны, становится заложницей этой концепции, в рамках которой любые уступки – это уже не элемент политической игры, а нечто гораздо большее: оскорбление, поражение, унижение. С другой стороны, очевидная усталость западных политиков от Путина, проявившаяся в форме откровенной обструкции на саммите G20 в Брисбене, тоже становится своего рода обязательством на будущее: трудно вновь отнестись как к партнеру к тому, кого ты публично сделал изгоем. Однако само присвоение Путину статуса парии накладывает на западных лидеров нелегкое обязательство: в случае нового обострения оскорбленным российским вождем ситуации вокруг Украины придется идти до конца. Но что считать концом в конфликте с ядерной державой?

Итого: мы пожинаем сегодня плоды «недовоеванности» холодной войны, многолетнего отсутствия ценностной и политической определенности в отношениях между Россией и ведущими странами Запада. Это конфликт паранойи и нерешительности, наглости и невежества, хулиганства и лицемерия. Но прежде всего – это конфликт престижа или, вернее, представлений об оном.
Россия не может уступить, потому что она потеряет уважение (прежде всего в собственных глазах), а ее нынешняя власть – весь рейтинг, основанный на концепции и риторике «вставания с колен». Запад не может уступить, потому что выборы непрерывны, а значит, победы, реальные или имиджевые, вроде Брисбена, нужны; образ врага, в который Путин и сам рад вписаться, во многих ситуациях выгоден, ибо на него можно списать очень многое; ну и, наконец, агрессорам действительно не уступают – хоть чему-то же история должна учить.
Что же касается третьей стороны конфликта, несчастной Украины, то ей уступать и отступать вообще некуда.

Вывод, как ни крути, получается страшным: придется довоевать. Если, конечно, не случится чудо. «Черных лебедей» за последний год прилетело более чем достаточно. Почему бы не появиться наконец и белому?

Ярослав Шимов

Источник: worldcrisis.ru