Посетив Петербург в буйные 90-е годы, я зашел позавтракать в кафе на Невском. Вслед за мной в дверь ввалился юноша. Солнце только встало, а он уже был зверски пьян. Хуже, что за резинкой его треников торчал пистолет. Я не разбираюсь в калибрах, но ствол был таким внушительным, что я ушел, не солоно хлебавши.

Месяц спустя я рассказал о запомнившейся встрече приехавшему в Нью-Йорк Алексею Герману, с которым мне повезло подружиться еще в перестройку. Выслушав меня без особого удивления, он пожал плечами и ответил невпопад:

– Ты знал, как наши бабки вашу Америку жалеют.

Решив, что собеседник не разобрался с обстоятельствами места, я повторил рассказ, нажимая на адрес: Невский проспект.

– Это что. У вас же посреди дня на каждой улице палят.

– Кто?

– Как кто? Терминатор с Рэмбо.

– Но это же кино!

– У нас считают, что экран врать не станет, – усмехнулся знающий в этом толк Герман, – во всяком случае в России ему верят.

Я вспомнил этот диалог во время событий в Фергюсоне, когда российские средства массовой информации, захлебываясь от плохо скрываемого восторга, рассказывали о стране, пылающей от океана до океана. Ежась от апокалиптической картины, я выглянул в окно, но ничего не увидал: снег с дождем скрывали Манхэттен. Перебравшись через Гудзон, я увидел немногим больше: жуткие пробки, предпраздничная суета, толпы приезжих, рассчитывающих поглазеть на знаменитый парад в честь Дня благодарения.

Нельзя при этом сказать, что по другую сторону океана врали все и во всем. Ложь – искусство рамы. Достаточно укрупнить план, и мирная колонна демонстрантов в Нью-Йорке становится разъяренной толпой. Такая Amerika – с русской опечаткой – мне тоже знакома, потому что я видал, как ее изготовляли при Брежневе.

Рецепт известен: малое становится большим, частное – общим, один представляет всех, ужас накапливается, угроза растет, паника неизбежна, и зрителя ждет сладкий катарсис: “Хорошо, что не у нас”. Раньше говорили иначе: “Лишь бы не было войны”. Пусть власти врут и жрут, зато “Миру – мир!”, как писали на каждом заборе, даже цветами на клумбах.

Тогда, однако, экрану меньше верили. Каждый знал, что по мере продвижения с востока на запад жизнь становится хуже: от урожая к ураганам, от пионеров к ку-клус-клану, от балета к баррикадам. Привыкнув к устройству политического компаса, советский человек переключался на хоккей, как только телевизор добирался до Америки.

Постсоветский зритель не ставит под сомнение заокеанскую картинку. Почему? Этот вопрос меня мучает каждый день с тех пор, как с началом украинского кризиса державная ложь достигла советских пределов – и перешла их. В поисках ответа можно обратиться к статистике.

“Число россиян, которые хорошо относятся к США, – утверждает опрос, проведенный фондом “Общественное мнение”, – достигло исторического минимума: лишь 11% позитивно воспринимают эту страну”. Конечно, довольно странно ненавидеть Америку, пользуясь ее айфонами, летая на ее “боингах”, глядя ее сериалы и воруя ее фильмы, включая те, что про Рэмбо, Терминатора и прочих суперменов. Но этот феномен отчасти объясняет другая цифра. «Несмотря на неприязнь к Америке, – утверждает тот же опрос, – 50% считает, что руководство России должно стремиться наладить отношения с США”.

Мне видится за этим парадоксом – зачем дружить с врагом? – не геополитическая, а психическая реальность. Возврат к холодной войне обещает иллюзию паритета. Вновь, как в старые добрые времена, планету делят только две сверхдержавы: мы и они. И это значит, что можно не обращать внимания на “разных прочих шведов”, заведомо уступающих паре могучих бойцов на мировом ринге. Ведь и Хрущев обещал обогнать Америку, считая само собой разумеющимся, что остальные не в счет.

В рамках реликтового миросозерцания Россия окончательно встанет с колен лишь тогда, когда дотянется до Америки и сможет ее уязвить хотя бы на голубом экране. Привычное противостояние двух антагонистов подразумевает равенство сил и возможностей. Достигнув их на том дополнительном психическом этаже, который Виктор Пелевин отводил советскому сознанию, уязвленные утратой статуса утешатся, ибо новая ситуация станет старой, холодная война – вечной, и на заборах с легкой душой вновь начнут писать “Миру – мир!”, чтобы это теперь ни значило.

Александр Генис

Источник: svoboda.org