Новая версия гибели великого русского поэта.

Нет в истории русской литературы события более загадочного и более обсуждаемого, чем смерть Сергея Есенина. Написаны сотни книг, уже известный сериал неоднократно прошёл по российским телеэкранам.

 Широкой общественностью давно отвергнута версия самоубийства великого поэта. И это понятно. Слишком вопиюще бьют в глаза признаки насильственной смерти человека, случившейся в ленинградской гостинице «Англетер» 90 лет назад, в ночь с 27 на 28 декабря 1925 года. Так что же произошло?

24 декабря 1925 года Сергей Александрович Есенин, известнейший поэт со скандальной репутацией, собрание сочинений которого уже начало выходить в московском издательстве, прибыл в Ленинград и поселился в 5 номере гостиницы «Англетер», которая являлась тогда спецобъектом ленинградского ГПУ, фактически ведомственной гостиницей. Сразу же возникает закономерный вопрос: с какой стати поэту, который, как пишут биографы, давно уже был на подозрении органов ГПУ в Москве и даже принуждён был, как предполагают, симулировать душевную болезнь и спасаться от политического сыска в психоневрологической клинике профессора Ганнушкина, с какой стати ему было поселяться в чекистской гостинице, ведь он только что вырвался из Москвы из-под опёки этих самых чекистов? Мог ли он ожидать чего-либо хорошего для себя со стороны ленинградских «органов»? На этом основании автор нашумевшей книги о смерти Есенина «Тайна гибели Есенина» Виктор Кузнецов делает вывод, что Есенина в «Англетере»… вообще не было! Что, скорее всего, он был арестован ленинградским ГПУ уже на вокзале, доставлен в застенок, где его пытали и убили, а после подбросили тело замученного поэта в №5 своей ведомственной гостиницы и там кое-как, небрежно, подвесили мёртвое тело на трубу парового отопления, где его и нашли утром 28 декабря пришедшие навестить Есенина ленинградские поэты.

 Но здесь опять получается вопиющая нестыковка. Если Есенина пришли навестить в «Англетер» его знакомые поэты, значит, поэт всё-таки в «Англетере» жил и принимал у себя своих друзей. А как же застенки ОГПУ?

 Да и зачем пытать и мучить несчастного поэта, чтобы потом его убить? Когда пытают и мучают, то ведь хотят что-то узнать, открыть какую-то тайну. Какую тайну мог сообщить следователям из ОГПУ лирический поэт Сергей Есенин? Он что — был секретным агентом иностранной разведки или политическим деятелем, связанным с контрреволюционной белой эмиграцией, наконец, заговорщиком против советской власти? Ни тем, ни другим, ни третьим Есенин не был. Он был поэтом, принявшим Октябрьскую революцию сразу, всей душой, бескомпромиссно.

 

Небо — колокол,

Месяц – язык.

Мать моя – Родина,

Я – большевик.

 

Ради вселенского

Братства людей

Радуюсь песней я

Смерти твоей…

 

(Стихотворение «Иорданская голубица», 1918 г.)

 Есенин, как бы, даже «радовался» кончине старой России, ради некоего грядущего «вселенского братства людей». Есенин восхищался Лениным, который «управлял планетой», сказал, что «мир – единая семья», как утверждал поэт в стихах, написанных на смерть вождя мирового пролетариата. Вместе с тем Есенин предчувствовал приближающуюся гибель старой деревни, предсказывал в своих стихах, что «на тропу голубого поля скоро выйдет железный гость, злак овсяный, зарёю пролитый, соберёт его чёрная горсть…».

 Действительно, проживи поэт ещё лет пять, и в 1929 году, в «год великого перелома», а затем – в 1930 году, в год начала повальной коллективизации русской деревни, когда зажиточное крестьянство будет истребляться, «как класс», это время Сергей Есенин вряд ли бы уже пережил.

 Как не пережили этот «перелом» блистательные русские поэты из сельчан Николай Клюев, Сергей Клычков, Пётр Орешин, Иван Приблудный, Павел Васильев и многие другие – расстрелянные, замученные… Есенин же, волею тогдашней официальной пропаганды, стал своего рода воплощением коренной патриархальной русской стихии, «кулацкой поэзии», как говорили тогда. Думается, сам Сергей Александрович прекрасно понимал, куда дело клонится, понимал, что его не оставят в покое, потому искал защиты у сильных мира сего, у партийных вождей. Он был знаком с Троцким, с Бухариным, с Зиновьевым, с Дзержинским. Феликс Эдмундович даже пытался покровительствовать Есенину, спасти его от пристрастия к алкоголю. Но лучшие отношения сложились у Есенина с Сергеем Мироновичем Кировым, в то время первым секретарём ЦК компартии Азербайджана. Во время пребывания в Баку в 1924-1925 годах Есенин долго жил на даче у Сергея Мироновича в Мардакянах. Написал там цикл стихов «Персидские мотивы», его уговаривали остаться там, но срочные дела, связанные с появившейся возможностью публикации первого в его жизни собрания сочинений, заставили поэта вернуться в Москву.

Впрочем, кто знает, может быть, мысли об эмиграции и рождались у него. Так зимой 1924-1925 года, на пути из Баку, он почти месяц прожил в Батуме, на границе, ожидая возможности выехать в Стамбул на Босфор. «Никогда я не был на Босфоре, я тебе придумаю о нём…». Но его не выпустили. Как не выпустили перед тем в Персию. Предполагают, что и срочный отъезд Есенина в декабре того же года из Москвы в Ленинград был связан с его намерением уехать дальше, в Финляндию… Но это только предположения.

 Итак, что же мы видим в последний год его жизни? Стремление уйти. Уехать на Кавказ, в Ленинград, за рубеж. Куда угодно, лишь бы уйти. Ему становилось невмоготу в московской действительности. Здесь в литературных кругах его начали серьёзно травить.

 Приписывали антисемитизм, хотя это было нелепо. «Какой же я антисемит? – ответит Есенин на суде, на вопрос судьи антисемит ли он. – У меня все любовницы – еврейки!».

Разумеется, Есенин не был антисемитом. У него было много друзей евреев, начиная ещё с дореволюционных лет, с его знакомства с поэтом Леонидом Каннегисером, поклонником Керенского, впоследствии убившем Моисея Урицкого – организатора революционного террора в Петрограде. Наконец, ему покровительствовал сам Троцкий, даже обещал помочь в издании журнала, где Есенин был бы главным редактором.

Итак, мы видим самый широкий спектр знакомств и связей Есенина в тогдашней российской политической чересполосице. Встречался он и со Сталиным, предложившим ему переводить грузинских поэтов, и с Дзержинским. Говорить после этого о том, что чекисты решили уничтожить Есенина, да ещё пытать его (зачем?) никаких оснований нет. И устраивать весь этот спектакль со скверной имитацией самоубийства в «Англетере», в очень заметном месте – гостиница находилась в самом центре Ленинграда, напротив Исаакиевского собора, смысла им не было. Хотели бы уничтожить – труп Есенина был бы найден где-нибудь на окраине Ленинграда, в снегу, на железнодорожной насыпи, как это тогда случалось. Конечно, это было бы представлено, как дело рук уголовных банд, каких было много в то «нэпмановское» время. Или если уж решили бы инсценировать самоубийство, то обставили бы это с ювелирной точностью, так что не придерёшься. А та картина, что предстала глазам свидетелей ранним утром 28 декабря 1925 года в номере №5 «Англетера», это была, скорее, картина дикого разгрома, жуткой драки не на жизнь, а на смерть, но никак не утончённого ухода из жизни эстетствующего стихотворца, которому прискучила бренная жизнь: – «В этой жизни умирать не ново, но и жить, конечно, не новей». Да, эти строки Есенина, которые выдаются за его предсмертную записку, соответствовали бы именно такому, «красивому» уходу из жизни. Но в том-то и дело, что ушёл поэт совсем по-другому. Что же увидели друзья Есенина утром того дня в его номере? – Они увидели перевёрнутые стулья, дико разбросанные вещи и обрывки рукописей и бумаг из его чемодана – в вещах Есенина ожесточённо рылись, пытаясь наспех что-то там найти. Именно, обратите внимание, наспех, очень спешили, иначе не было бы этой картины разгрома. Если бы рылись чекисты, то они так бы не спешили, они тщательно перебирали бы вещи, чтобы не упустить ни малейшей бумажки, куда им было спешить в их же собственном отеле, «15 хозяйство», как он именовался в их документах, вся ночь у них была впереди. Наконец, само тело Есенина висело на высоте едва ли не 3-метров, кое-как подвешенное к трубе парового отопления. Верёвка даже не захлестнула шею, он висел, подвешенный за правую сторону шеи. Так не вешаются. Тело Есенина носило следы бессмысленных побоев, многочисленные кровоподтёки, ссадины на лице, огромная рана на лбу, явно от кастета, порезы на руках. Одежда разорвана. Похоже, Есенина убили в драке, а не путём систематических пыток. С кем же дрался Есенин — с ленинградскими чекистами, ворвавшимися в его номер? Сомнительно.

Все мы знаем из произведений наших писателей-диссидентов эту классическую картину полуночного визита «органов». Чёрный воронок у подъезда, острожный звонок в дверь: «Вам телеграмма, откройте…». Затем тщательный обыск с изъятием всех ценных вещей и подозрительных бумаг, составление протокола изъятого, наконец, увод арестованного в неизвестность под крепкой охраной. Никаких эксцессов в виде драк, избиений тут же на месте, на дому у подследственного не допускалось.

 Да подследственный и вряд ли стал бы драться с «органами», это бессмысленно, ведь те, кто арестовывал, были пешками, исполнителями, солдатами, подчинявшимися приказу. Не стал бы драться с ними и Есенин. А он оказал яростное сопротивление, — кому?

 Вернёмся к обстоятельствам поспешного отъезда Есенина из Москвы 23 декабря 1925 года. Перед отъездом он уничтожает все свои рукописи на дому у Анны Изрядновой. Как вспоминала потом эта страдальческая русская женщина, он пришёл к ней с большим свёртком своих бумаг и попросил разрешения сжечь их у неё на дому в печке. И хотя она уговаривала его не делать этого, он их сжёг. Есенин явно подводил итоги своей московской жизни, обрубал концы. Перед отъездом он снял все свои наличные со сберкнижки, а у него было немало средств: он широко печатался тогда, получал хорошие гонорары, ему охотно платили самые популярные издания того времени.

Он ехал в Ленинград довольно богатым человеком с несколькими чемоданами вещей, в дорогой одежде, привезённой из-за границы, после своего турне с Айседорой Дункан. Есенин вообще любил хорошо одеваться, этакий нэпман в английском пальто и шляпе-цилиндре: — «Я хожу в цилиндре не для женщин…». Наконец, и «Англетер» — отнюдь не для бедняков. Хотя там проживали чекистские и советские работники, но для частных клиентов, каким был Есенин, это стоило дорого. Вспомним, время то было нэпмановское, деньги имели силу даже для партийных товарищей. Известно также, что Есенин ждал получения крупой суммы гонорара за издание первого тома своего собрания сочинений. Он дал поручение своим сёстрам переслать эти деньги ему в Ленинград. Что они и сделали. Перевод этот пришёл, но Есенин не смог его получить, один раз наведывался на почтамт, не хватило какого-то документа, деньги ему не выдали, слишком крупная сумма – почтовые служащие всегда перестраховываются. Он попросил получить эти деньги своего друга поэта Эрлиха, написал ему доверенность. Но со стороны могло показаться, что Есенин всё-таки получил эти деньги – уж очень широко он развернулся: накупил подарков, дорогих закусок — готовился к встрече Нового Года.

В общем, Есенин по широте своей русской натуры вёл в Ленинграде открытый образ жизни, чем привлекал к себе внимание многих. В том числе и криминала. А бандитизм в Ленинграде в ту пору свирепствовал так, что милиция не справлялась. В многочисленных ресторанах и кабаках гуляла подозрительная публика. Есенина «блатные», конечно, знали. Песню про финский нож под сердцем пели в 20-е во всех притонах воровской «малины». Словом, был он у них в «авторитете». Но среди этой публики всегда находились отморозки, которым никакой «авторитет» был не авторитет. Тем более, поэт, богатенький «фраерок», а не настоящий «авторитет». Мог ли такой человек при деньгах остаться без их внимания? Вряд ли.

Кстати, в банде небезызвестного Лёньки Пантелеева (Пантелкина) были, как и он сам, бывшие чекисты. Уж им не знать гостиницу «Англетер»! Во всяком случае, в охране «Англетера» вполне могли быть такие люди, а сама гостиница, конечно, была на примете у криминала, как место, где обитали обеспеченные постояльцы. Если у бандитов имелся свой человек в охране «Англетера», то проникнуть туда ночью им не составило труда. Да и получить дежурный ключ от номера тоже. Номер 5 гостиницы находился на первом этаже, недалеко от входа, там обитал, как это прекрасно знали многие в городе, а значит и уголовники, состоятельный московский гость, знаменитый поэт, только что, как они думали, получивший огромный денежный перевод из Москвы. Если уж грабить, то, конечно, его. Грабить, но не убивать!.. Почему это можно утверждать с большой долей вероятности? Да исходя из характера травм, нанесённых Есенину. У него были ссадины и кровоподтёки на лице — его били, это очевидно. У него были порезы на руках — ему угрожали бритвой, и поэт, отбиваясь от налётчиков, порезал себе руки. Это была сумасшедшая драка, поэт не собирался подчиняться грабителям и выкладывать свои кровные деньги — вспомним, это были все его наличные на тот момент, которые он увёз с собой в Ленинград.

 На эти деньги ему надо было жить, возможно, издавать журнал, такие планы у него были. А тут, здрасьте — вынь да положь! Не таков был Сергей Есенин, чтобы струсить перед уголовной шпаной.

 Судя по воспоминаниям знакомых, Есенин никогда не спускал агрессивное поведение всяких хулиганов по отношению к себе. Он умел драться, знал приёмы, да такие, что мог сразу, одним ударом в висок и по уху «вырубить» напавшего на него. Физически он был очень развит, на это указывали ещё американские журналисты, когда по приезде Есенина в Нью-Йорк вместе с Айседорой Дункан они писали о нём, что он мог бы быть неплохим спортсменом – атлетическая выправка Есенина сразу обращала на себя внимание. И такой человек поднял бы лапки кверху перед какими-то бандюганами?

Конечно, завязалась лютая драка и, возможно, Есенин даже побеждал, почему они и вынуждены были пустить в ход кастет — страшное оружие в сильных руках. Но оно редко применяется для заранее планируемого убийства. Для такого дела у уголовников всегда использовалась финка, знаменитый «финский нож», так красочно описанный самим Есениным в его знаменитых стихах. «Запустил под сердце финский нож…» — это был излюбленный приём тогдашних бандитов. Уж Есенин знал, о чём писал, он с этой публикой общался! Но финского ножа у налётчиков, видимо, и не было. Они пришли грабить, а не убивать. А вот кастет был: на случай драки, чтобы оглушить, утихомирить, так сказать, «клиента».

 Но сопротивление, оказанное Есениным, было, вероятно, таким мощным, что кто-то из нападавших переборщил — удар кастетом в лоб сгоряча получился таким сильным, что проломил череп, и поэт погиб…

 Эти снимки, кстати, заставили полковника милиции Эдуарда Хлысталова поднять дело Есенина, провести своё собственное расследование и доказать с большой доли убедительности, что великого русского поэта убили, а ни о каком самоубийстве здесь и речи быть не может. Только вот, кто убил, так и осталось загадкой.

Итак, предположим, уголовники убили Есенина. Убив, начали бешено рыться в его вещах, разбрасывая их по комнате — они искали деньги, деньги! А денег особых и не было — Есенин не успел получит тот знаменитый перевод из Москвы, только доверенность на имя Эрлиха имелась у него. Найдя эту доверенность и поняв, что деньги Есениным ещё не получены, бандиты начали рвать на убитом одежду, выворачивать карманы, даже спустили брюки с тела несчастного поэта — искали, видимо, потайной карман в брюках. Были такие карманы в то время в одежде богатых, господа боялись карманников. А костюм на Есенине был заграничный, богатый («К чёрту я снимаю свой костюм английский…»). Что-то, может быть, и нашли, сейчас трудно сказать. А дальше нужно было «сматывать удочки», оставаться в чекистской гостинице было смертельно опасно, их человек на вахте мог смениться, время не ждало! Как поступить с телом? Вначале завернули в ковёр, хотели вынести через окно и спустить под лёд на Неве, но гостиничные окна были заклеены на зиму, да и шуму, возни слишком много, застукают! Тогда один из бандюганов, видимо, здоровяк, забрался на стол, накинул ремень от заграничного чемодана Есенина на трубу парового отопления, кое-как соорудил петлю; затем подельники подняли ему тело убиенного поэта с пола, тот просунул голову в эту петлю, подвесил, фактически, за подбородок и так оставил. Грубо, конечно, крайне грубо, топорно, но времени не было более тщательно изобразить самоубийство. Уголовники закрыли дверь номера дежурным ключом и как тени вырвались на улицу…

Но самое удивительное началось позже. Как пишет Виктор Кузнецов в своей вышеупомянутой книге, комендант гостиницы «Англетер» некто Назаров, где-то около 11 часов вечера 27 декабря был срочно вызван в свой отель, уехал туда и вернулся только под утро. Об этом рассказывала вдова покойного коменданта. Конечно, это было связано с нахождением тела Есенина в номере. Это, кстати, ещё раз свидетельствует о том, что не чекисты убили Есенина. Если бы эта операция планировалась «органами» заранее, то комендант «спецобъекта», сам, разумеется, чекист, умевший держать язык за зубами, не приходил бы вовсе домой со службы в этот вечер, а находился бы «при исполнении». А он ничего не знал, но был сразу же извещён о происшедшем своим начальством. Это означает, что шум, поднятый нападавшими на Есенина, был услышан в гостинице другими постояльцами. Среди них были люди высокопоставленные. Разумеется, они сразу же, не успел ещё остыть след от убежавших бандитов, начали звонить по спецтелефону, имевшемуся в отеле, «наверх», так как коменданта гостиницы на месте не оказалось. Вот так и получилось, что раньше Назарова в отель прибыли его начальники, а уж они вызвали коменданта.

 Можно себе представить, каким растерянным и дрожащим предстал исправный служака Назаров пред грозными и такими же растерянными очами своих начальников из ОГПУ Пипия и Ипполита Цкирия.

 Представьте себе: в ведомственной гостинице, на «спецобъекте» (!) уголовники убили известнейшего в стране человека, прославленного поэта, близкого знакомого самого Троцкого, друга Кирова, человека, которого чекистам поручил взять под опеку сам Дзержинский!.. Да это же конец карьере, в лучшем случае, а возможен и худший… И каков же выход из создавшегося положения?.. — Да, конечно, самоубийство! О чём тут говорить? Тем более, и уголовнички постарались, тело подвесили, грубо непрофессионально, но сойдёт, сойдёт…

Главное, всё соответствующим образом оформить, запротоколировать, «настрополить» писак-журналистов, благо тут и один «проверенный» товарищ в гостинице живёт со своей женой — Жорж Устинов — друг Есенина, это он, нехороший человек, и устроил его на «спецобъект», да ещё без регистрации поселил в один из лучших номеров! Ну, теперь он всё напишет, как надо, если жизнь дорога…

И Устинов написал. Написал в первом же некрологе «Сергей Есенин и его смерть», что поэт приехал в Ленинград умирать, что повесился грубо, «по-рязански», что жаль, конечно, эту заблудшую душу, но ничего не поделаешь… Официальным документом, «узаконившим» самоубийство Есенина, стал некий «Акт», неграмотно написанный участковым милиционером Горбовым. Документ этот много раз упоминался в разных публикациях, и повторять его не имеет смысла, но стоит отметить характерную деталь: даже в этой филькиной грамоте было отмечено, что «…шея затянута не мёртвой петлёй, а только одной правой стороной шеи, лицо было обращено к трубе и кистью правой руки захватился за трубу…». Давайте расшифруем этот неграмотный текст участкового. Повешенный висел в петле таким образом, что петля, которая даже не была затянута, удерживала его только за правую сторону шеи. Сам повешенный обратился лицом к трубе и схватил её кистью правой руки. То есть Есенин, когда его так вот подвешивали, даже не затянув петлю, ещё был жив и успел схватиться рукой за трубу, видимо в последней попытке сохранить жизнь. Значит, даже страшный удар кастетом не убил его, и он скончался, уже вися в петле от перелома шейных позвонков, скорее всего, а не от удушья.

 Разумеется, никакой медицинской экспертизы не проводилось, никакого дактилоскопического исследования номера гостиницы тоже. Власти вполне удовлетворились этим невразумительным актом, составленным малограмотным участковым Горбовым.

 Тело Есенина в открытых санях было отправлено в морг. Кстати, без пиджака (его, думается, прихватили уголовники, надеясь, что деньги Есенин мог зашить под подкладку).

Так закончилась жизнь великого русского поэта. Но самое удивительное началось после. Версия самоубийства была принята как безусловная почти всеми! Понятно, что за «самоубийство» были чекисты из «Англетера». Милиция, уголовный розыск Ленинграда с ними в конфликт не входили, версию самоубийства приняли молча. Связанные с системой ОГПУ журналисты и писатели (Устинов, Эрлих и др.), разумеется, написали соответствующие некрологи, скорбя о заблудшем поэте.

Версию самоубийства поддержали и старые друзья Есенина, к примеру, его «друг и учитель» Николай Клюев. А ведь он совсем недавно виделся с Есениным в этом самом «Англетере». И когда Есенин прочитал ему последние свои стихи — душевные, трагические, очень серьёзные по смыслу, то Клюев не нашёл ничего лучшего, как издевательски заметить поэту: «Вот если, Серёженька, переплести эти стишочки в шёлковый переплёт, то такая книжечка станет любимейшим чтением у всех нежных девушек в России…».

Зависть, зависть… Она всегда разъедала литературное сообщество. Многие, ох, многие из записных литераторов тогда вздохнули с облегчением, узнав о смерти «скандалиста», многим он был как кость в горле своим свободным бесстрашным поведением, способностью всегда и кому угодно, несмотря на чины и заслуги, выложить правду-матку в глаза.

 Многие боялись его и, как заметил тогда молодой Леонид Леонов: «Сергей Есенин мёртв: он уже не придёт и не пошумит, Есенин…». 

Похороны были пышными. Состоялся траурный митинг у памятника Пушкина на Тверской, продолжателем дела которого считал себя Есенин. Гроб три раза обнесли вокруг постамента. Дальше его несли на Ваганьковское кладбище, где завещал похоронить себя Есенин, где он читал свои знаменитые строки над телом рано ушедшего друга, поэта Александра Ширяевца: «Мы теперь уходим понемногу в ту страну, где тишь и благодать… Знаю я, что в той стране не будет этих нив, златящихся во мгле, оттого и дороги мне люди, что живут со мною на земле».

 

Станислав Зотов

Источник: stoletie.ru