Социолог Леонтий Бызов о том, почему нарушился баланс власти, а спасителем может выступить либерал-консерватизм.

Насчет того, что же в действительности хотят россияне от власти, а также друг от друга, ведутся бесконечные споры. «Лента.ру» поговорила с Леонтием Бызовым, ведущим научным сотрудником Института социологии РАН, о том, насколько востребован в российском обществе социал-демократический запрос, какие новые политические силы могли бы появиться на политической арене страны, а также выяснили, что может угрожать власти.

Несмотря на то что в российском обществе существует сильный запрос на социальную справедливость, в нашей стране нет социал-демократических партий, а государство урезает социальные программы. К чему это может привести?

На мой взгляд, запрос на социальную справедливость — это только одна сторона магистрального запроса. Реально же это, как я его называю, лево-правый запрос, где левый — это социальная справедливость, а правый — это жесткий порядок. Он ближе к национал-социалистическому — это социалистический запрос без демократической составляющей.

У нас нет гражданского общества, нет доверия между людьми, которые оперируют только государством как единственной субстанцией, способной навести порядок, и порядок тут, в том числе, включает в себя и социальную справедливость. Я много раз пытался выяснить нюансы всего этого, задавая вопросы по-разному, и обнаруживал везде запрос на сильное социальное государство. Сильное государство — это принципиальное отличие от европейской социал-демократии, базирующейся на гражданском обществе, то есть на сильных профсоюзах, на сильном муниципальном самоуправлении. В России этого нет, и за последние 20 лет ситуация только ухудшилась.

Помню, что в 1990 году, когда я избирался депутатом, был очень сильный запрос на муниципальное самоуправление, вызревший из недр тоталитарного режима, на руинах коммунистической системы. Он был свернут вместе с уничтожением системы советов в 1993 году — при всех ее недостатках, она базировалась на самоуправлении. Советы, конечно, представляли собой вертикаль, но их низовым элементом было работающее самоуправление. Оно работало неидеально, но трудно чего-то особенного ждать от первого опыта за огромный промежуток времени. Думаю, такая система бы устоялась, если бы ее не уничтожили искусственно.


 Леонтий Бызов Фото: Илья Питалев / «Коммерсантъ»

Но в результате была выстроена «фасадная демократия», очень сильно снизившая способность людей к взаимной активности, к связи на горизонтальном уровне. К тому же, сейчас нет муниципальной собственности как таковой [все находится в частной собственности], а значит, и почвы для местного самоуправления тоже нет. Земля вся поделена, а что кроме общей земли может объединять людей?

Общество атомизировалось, господствует культ силы, а не культ договоренности (причем насаждаемый государством), и ситуация усугубляется. Для социал-демократии нет места потому, что нет действующей модели демократии, и она не может появиться ниоткуда, в особенности в нашей социальной структуре.

Тогда существуют ли в России левые силы вообще, и почему наши сограждане так часто путают левое и правое?

У нас левое парадоксальным образом сочетается с правым. Чисто левый запрос у нас минимальный. Он существует у маргинальных групп (конечно, это не КПРФ) — можно назвать ряд имен, известных в узком кругу интеллектуалов, но серьезной погоды они не делают.

Все левое движение в Европе и Америке развивалось через профсоюзы. В каком положении у нас профсоюзы даже говорить не стоит — это абсолютно выродившиеся организации, не представляющие ничьи интересы, занимаются только паразитированием на той собственности, которая им досталась с советских времен.

Поэтому и чисто левого запроса у нас нет. Те же коммунисты [из КПРФ] — это типичный пример национал-социалистического запроса, причем он все больше и больше усугубляется — маски сброшены. Все меньше и меньше они апеллируют к опыту коммунистического движения послереволюционных 1920-х годов, на который вначале опирались, и все больше и больше смыкаются с господствующим национал-социалистическим запросом. Они в этом отношении даже превосходят по радикализму нашу правящую партию и не сильно от нее отличаются по существу, являясь одним из эшелонов окологосударственной национал-социалистической коалиции.

В этом запросе есть место некоей социальной справедливости, но в большей степени это опять-таки апелляция к сильному национально ориентированному государству, к традиционным ценностям, к религии и ко всему тому, что в Европе считается правым запросом.

По этой же причине, наверное, у нас нет и правых сил, ведь большая часть наших националистов тоже апеллирует к советскому опыту (то есть они являются право-левыми). У нас даже церковь апеллирует к советским ценностям, поскольку она родилась в советские времена — нынешняя РПЦ является детищем Сталина и Берии. Чисто правые, как и чисто левые, представляют собой горстку интеллектуалов, известных в узких кругах, но никак не соответствующих массовому общественному запросу.


 Фото: Евгений Кармаев / «Коммерсантъ»

Можно предположить, что, мало-помалу, бесплатное образование, медицина и прочие социальные программы будут свернуты окончательно, закончится развал науки. Что будет, когда общество осознает эту тенденцию?

Вы слишком преувеличиваете. Сегодняшнее поколение людей, определяющее общественное мнение, сравнивает нынешнее положение дел с 90-ми годами и видит, что социальное государство существенно прибавилось. Это, конечно, не советская власть, но люди говорят «и слава богу».

Они отмечают определенную тенденцию наведения порядка в социальной сфере. Пенсии у народа не такие уж и маленькие, тогда как в 90-е годы они были просто смешными — бабки продавали свои старые сервизы и как-то на эти деньги выживали. Сегодня на пенсию можно не умереть с голода, сильно прибавили зарплаты бюджетникам, в том числе массовым профессиям. Некоторые учителя сейчас получают в Москве по 100 тысяч рублей (в регионах меньше, но тоже прилично).

Конечно, аппетит приходит во время еды, людям сейчас кажется, что это не такие уж и большие деньги, особенно учитывая инфляцию. Тем не менее на них рядовой учитель может позволить себе летом съездить пусть не на самый дорогой, но европейский курорт, а не просто на даче помидоры выращивать. Неплохо работают и социальные службы.

С медициной дела обстоят тоже по-разному. В Москве все более-менее налажено, но где-то ситуация плачевная. Конечно, дух коммерции очень сильно разлагает медицину, поскольку в этой сфере начинает крутиться огромное количество денег и моральная атмосфера не всегда соответствует материальному обеспечению. Тем не менее мое общение с людьми на эту тему показывает, что они понимают, что все сразу не получится, но видят скорее позитивную тенденцию, чем негативную, может быть, недооценивая целый ряд негативных обстоятельств. Конечно, с образованием ситуация отвратительная, науку добивают совершенно бессмысленными вредными реформами, но массовое сознание это пока не оценивает.

Проблемы начнутся, когда уйдет из активной жизни то поколение, которое помнит 90-е годы. Этот период был для людей главным потрясением в жизни, тогда произошел полный развал всего, и для них даже мизерные преимущества сейчас выглядят как значительные.

Когда вырастет поколение, не помнящее 90-е, безусловно, начнутся трудности просто из-за смены поколений. Это будут люди с совершенно другими запросами, сформировавшимися в путинскую эпоху. Вот фундаментальный фактор, который, безусловно, приведет к изменениям в массовом сознании, к изменению запроса и, в конечном счете, может подточить нынешнюю власть. Впрочем, она падет раньше, по другим причинам, а не по этим.

Как изменялись политические взгляды россиян за последние годы?

Самые серьезные изменения произошли еще при Ельцине. Это преддефолтное время и дефолт, это правительство Примакова, которое было принято на ура как поворот в сторону массового запроса (хотя никто не знает, что же оно сделало). Запрос сформировался: государство, доминирующее во всех сферах жизни, государственническая политика, умеренное антизападничество и осторожный рынок в сочетании с очень сильной господдержкой различных неконкурентоспособных секторов экономики. В середине 90-х годов пришло осознание, что если рыночную экономику внедрять последовательно, то 3/4 страны останется без работы и 3/4 предприятий умрут.


 Митинг профсоюзных организаций России Фото: Александр Петросян / «Коммерсантъ»

Изменилась политика, заодно цены на нефть выросли. Произошло серьезное пересегментирование общества, но базовое распределение людей на консерваторов и либералов осталось примерно тем же.

Но если до 2012 года, третьего срока Путина, опорой власти были не консерваторы, а союз умеренных либералов с умеренными консерваторами, то после 2012 года радикальные консерваторы начали делать повестку дня, навязывая ее обществу. Это проявляется в фашизации массового сознания, что, с моей точки зрения, является самым неприятным последствием такой политики. Многие бывшие умеренные в чисто конъюнктурных целях перекрасились в радикальных, и в результате мы имеем то, что имеем.

Произошел раскол общества. На цифрах он не виден — казалось бы, большинство консолидировано, но зато и в стане консерваторов, и в либеральном лагере стали доминировать радикалы. Поэтому нынешняя ситуация гораздо больше похожа на общественный раскол, ведь раньше либералов и консерваторов очень многие вещи объединяли. Либералы мирились с тем, что без сильного государства никак не обойтись, если уничтожить его, то их же сразу и сметут, они воспринимали путинскую власть нулевых годов как защиту и постепенное продвижение своих ценностей. С другой стороны, консерваторы мирились с тем, что существует какая-то либеральная политика, либеральная часть элит, движение к мировому рынку.

Сейчас одна часть общества объявила другую вне закона (и наоборот). Любые политические перемены сегодня грозят очень сильным гражданским противостоянием, в какую сторону они бы ни были направлены. Оно возникнет, поскольку общество заряжено таким уровнем внутреннего оправдания насилия и ненависти к своим оппонентам, что стоит власти дать слабину, как это начнет выходить на улицы — тут может быть все, что угодно, погромы и так далее.

Социал-демократического запроса нет, но есть ли вообще запрос на какие-либо новые политические движения?

Безусловно, есть, потому, что на поверхности политической арены мы не видим ничего, кроме одного общего монолитного национал-социалистического запроса. Все легальные партии слились в экстазе. Сейчас невозможно отличить «Единую Россию» от ЛДПР, КПРФ или «Справедливой России» — по сути, это одна и та же партия. Разумеется, эта партия никак не отображает состояние общества, и люди безразлично относятся к ней.

Что может возникнуть в этой ситуации? Во-первых, вплоть до крымских событий, активно велась перегруппировка в рядах националистов. До 2014 года, когда возник мощный национал-патриотический запрос, происходил процесс раскола этого движения на традиционных имперских консерваторов и новых националистов, ориентированных, скорее, на европейский национализм. Для них была важна не великая держава, а некие национальные ценности, как, скажем, в Прибалтике, где государство ориентировано на воспроизведение нации.


 Митинг под лозунгом «Россия без либералов!» Фото: Александр Щербак / «Коммерсантъ»

Под лавиной последовавших после Крыма событий этот запрос ушел, но не умер. Многие националисты просто не знают, как вести себя в такой ситуации. Они сами по себе составляют меньшинство и потому примкнули к генеральному запросу.

Во-вторых, я считаю, что сформировалось направление, которое можно назвать либерально-консервативным. Даже в рядах «Единой России» был клуб «Четвертое ноября» — он наверняка существует и сейчас, просто его идеи оказались затоптаны более массовым запросом. Мне казалось, что это был очень перспективный запрос, из которого может вырасти реальная, не назначенная партия власти, которая будет собрана не по принципу «все начальство в один мешок», а с какими-то идеями.

Я считаю очень разумной идею о реальном историческом компромиссе между либеральной и консервативной идеологией. Если бы ей был дан ход, из нее могла бы вырасти настоящая серьезная партия, находящаяся в центре политического спектра.

У чисто левых или чисто правых нет перспектив в этой ситуации. Они могут набрать 5-6 процентов при удачном стечении обстоятельств, но и то маловероятно. Реально включиться в политическую жизнь они на таких условиях не смогут, а вот либеральные консерваторы могли бы.

Отличаются ли политические взгляды россиян из разных регионов страны?

Просто по регионам — нет, не отличаются. В гораздо большей степени они отличаются по типам поселений. Одно дело — жизнь в мегаполисах (нет большой разницы, Москва это или Владивосток), но другое — жизнь на периферии. Это совершенно иной мир — маленькие городки и села плюс традиционалистская окраина, связанная с национальными республиками, где традиции существуют не только на словах.

Наши традиционалисты, занимающиеся проповедью традиционных ценностей, вроде Милонова с Мизулиной, — по-настоящему никакие не традиционалисты, а ряженые. Их взгляды — надуманные, и я думаю, что они сами вряд ли верят в то, что пытаются доказать людям. Но есть реальные традиционалисты, общество которых основано на традиционном контроле со стороны тейпов, кланов. Мы, как социологи, столкнулись с тем, что проводить социологические исследования в таких регионах очень тяжело, потому что местные говорят только то, что положено. У них вообще не принято свою точку зрения излагать.


 Фото: Максим Кимерлинг / «Коммерсантъ»

Мы даже опрашивали московские диаспоры — говорят все как один абсолютно одинаково. Это ситуация горизонтального контроля, когда люди находятся под контролем и защитой лидеров своих диаспор и свое социальное поведение очень жестко регулируют. В русском атомизированном обществе таких регуляторов нет. Это другой мир и другая система социальных отношений. Мощные горизонтальные связи способствуют жизнестойкости подобных диаспор, оттесняющих русское большинство, которое таких социальных регуляторов не имеет.

Как Россия в социально-политическом отношении отличается от восточноевропейских стран?

Она отличается именно тем, о чем я говорил, — отсутствием социальных регуляторов. Европа — даже Восточная, даже Прибалтика, Белоруссия и значительная часть Украины — является обществом, пережившим период муниципального права (его еще называют магдебургским). Оно гораздо более приспособлено к саморегулированию, чем наше, в котором никакие горизонтальные институты не прижились и не приживаются вообще, с какой бы стороны к ним ни подходили. Как бы их ни конструировали, они начинают рассыпаться и, в конечном счете, любое [российское] общество сводится к самодержавию (будь то партийное коммунистическое самодержавие или путинское).

Это не вина Путина или коммунистической партии, просто так устроено общество, что оно иначе регулироваться не в состоянии. Люди по любому пустяку (как это видно из прямых линий с президентом) апеллируют к верховной власти, потому что сами друг с другом договориться не в состоянии. Они не доверяют друг другу, и поэтому люди думают, что если они о чем-то начнут договариваться с соседями, то те их «кинут», при этом никакой суд их не защитит.

Всего этого в Европе нет, так как европейский тип общества основан на очень мощной саморегуляции. Там сложились институты, унаследованные от традиционного общества. У нас же традиционное общество оказалось разрушенным — а ведь в нем были сильные регуляторы, существовавшие в общинах или монастырях. Но в период советской власти они оказались уничтожены, людей выбросили из привычной среды, и сформировать новые институты, регулирующие общество, они так и не сумели.

Почему же в восточноевропейских странах, которые находились под негласным контролем Москвы в советское время, эти институты не были уничтожены?

Прежде всего, там прошло слишком мало времени по сравнению с Россией — около 40 лет. К тому же глубина социалистических преобразований была там не такой мощной, как у нас. Там не было, скажем, той же коллективизации, по крайней мере в тех формах, в которых она происходила в СССР. Даже под вывеской социалистического общества они сохранили гораздо большую преемственность с традиционными европейскими институтами и очень быстро к ним вернулись, сбросив фасад. По-настоящему никто там не разучился ни торговать, ни работать. Оказалось, что эти разрушения были очень поверхностными и легко преодолимыми — относительно, конечно.


 Фото: Александр Коряков / «Коммерсантъ»

Вы сказали, что нынешняя власть закончится еще до того, как люди ощутят последствия ее решений. Как и почему это может произойти?

Если брать ситуацию в обществе, то никак, поскольку опросы говорят о росте благополучия. Но интуиция подсказывает, что все у нас не слава богу, несмотря на результаты опросов. Тем не менее люди счастливы, поскольку у них сложилась очень ясная картина мира, был удовлетворен некий экзистенциальный голод. Есть враги, есть друзья, есть Путин. У населения все выстроилось в голове, и оно от этого получает определенный кайф. Все проблемы сняты, все понятно.

Власть может саморазрушиться только сама — не снизу. Под гнетом собственных ошибок она рухнет, и ошибки идут одна за другой — потеряна некая позиция равновесия, позволявшая даже ошибочные решения исправлять с помощью других.

Неравновесные решения начинают озлоблять всех и раскалывать элиты. Например, для чего нужна была реформа Академии наук, ничего, кроме озлобления интеллигенции не давшая? Таких абсолютно бессмысленных вещей становится чем дальше, тем больше. Поэтому, если у режима и возникнут проблемы, то произойдет это под грузом собственных элитных противоречий.

Сейчас функция поддержания баланса между разными элитными группами выполняется со все большим трудом. Дело тут не в Путине, а просто в том, что и у него сейчас не хватает ресурсов все это вручную сбалансировать. Это и является главной угрозой, а вовсе не народное недовольство (хотя и оно не исключено). Люди сильно озлоблены, а от любви до ненависти — один шаг. Любые события могут стать спусковым крючком.

Возьмите какое-нибудь крупное стихийное бедствие (пожары, наводнения — у нас они случаются регулярно). У государства каждый раз все меньше денег для того, чтобы заливать их. Это может вызвать возмущение на краях империи, стихийные сепаратистские выступления. Москва перестает выполнять функцию гаранта, минимума социального благополучия, объясняя, что все деньги ушли на «мост в Крым». Аргументов для купирования подобного социального напряжения у центра чрезвычайно мало, что, безусловно, будет подтачивать его позицию с разных сторон. До образования настоящих сепаратистских движений далеко, но такие настроения будут расти.

 

Михаил Карпов

Источник: lenta.ru