В 1926 году, при Сталине, в Уголовный кодекс ввели 58-ю статью, каравшую за  все виды «контрреволюционной деятельности» — от измены Родине до саботажа. Пункт 58-10 предусматривал суровое наказание за антисоветскую  пропаганду и агитацию. Этот пункт присоединяли к судебному приговору всем, кто позволял себе недозволенные разговоры.

После ХХ съезда 58-ю статью укоротили. Но уже в 1962 году, при Хрущеве, в Уголовный кодекс ввели 70-ю статью, по которой надолго сажали за «антисоветскую агитацию и пропаганду».

В 1966 году, при Брежневе, добавили еще и 190-ю статью, которая устанавливала уголовное наказание «за распространение в устной и письменной форме заведомо клеветнических измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй».

Диссиденты вспоминают, что последнее дело по 70-й статье против молодых людей, хранивших  издававшийся русской эмиграцией журнал «Посев», в 1988 году вел Виктор Васильевич Черкесов из ленинградского управления КГБ (ныне депутат Государственной думы от КПРФ). Горбачев уже три  года как был у власти, а за хранение «антисоветчины» все еще пытались сажать. Довести это дело до суда Черкесов не успел — все-таки страна изменилась.

Сейчас некоторые политики выражают сожаление, что Уголовный кодекс России не предусматривает наказания за «антироссийскую пропаганду» или за  «антироссийские клеветнические измышления». Ждем новых статей?

Девяносто лет назад, в 1924 году, нарком просвещения советской России Анатолий Луначарский жаловался наркому внешней торговли Леониду Красину на «разгром интеллигентской части партии»:

«И Вы, и я одинаково уверены, что без интеллигенции вообще новое государственное строительство пойти не может… Я должен сказать, что большего распада я от нашей великой партии никак не ожидал. Люди начинают бояться друг друга, боятся высказать какую-нибудь новую свежую мысль, судорожно цепляются за ортодоксию, судорожно стараются заявить о своей политической благонадежности, а часто подтвердить ее бешеными нападениями на соседей… Я не знаю, Леонид Борисович, что мы можем предпринять».

Нарком Красин вскоре уйдет из жизни. Наркома Луначарского отстранят от большой политики. От интеллигентной части партии мало что останется. Власть перейдет к некомпетентным и необразованным людям.

 

Новая интеллигенция

Выступая на совещании пропагандистов, Сталин говорил:

— Все наши люди состоят из интеллигенции, это надо вбить в голову. Коль скоро товарищ Шкирятов ушел от станка и стал заниматься в Центральной контрольной комиссии, вы уже интеллигент. Я извиняюсь (смех в зале). Никому дела нет, кем вы были десять лет тому назад, а вы сейчас интеллигент.

Шкирятов с готовностью откликнулся:

— Правильно, товарищ Сталин, я с вами согласен…

Сталин привел самый фантастический пример «нового интеллигента». Матвей Шкирятов, которого вождь, извинившись, назвал интеллигентом, 30 лет служил по ведомству партийной инквизиции. Он никогда не учился и остался совершенно безграмотным. Сохранилось его письмо Серго Орджоникидзе, в котором Шкирятов делится впечатлениями от летнего отдыха совместно с наркомом по военным и морским делам Климентом Ворошиловым (цитирую строго по подлиннику):

«Здравствуй дорогой Серго.

Пишиш и и не знаеш прочтеш ли, буду надеятся, что прочтеш. Дорогой Серго как плохо, что тебе нет вообще в данное время. Я уже работаю несколько дней. отдых провел все время с Климом, хорошее зее кончили с удовольствием. Трепались в Крыму. приехал среду, окунулся в работу. а работы сейчас так много и не легкая».

Благодаря таким «интеллигентам», как Матвей Шкирятов, интеллектуальное пространство советской жизни сузилось до невозможности. Самостоятельное, неортодоксальное слово (именно слово!) воспринималось как вызов и опасность. Инакомыслие приравнивалось к преступлению.

 

Ходовые статьи

Инакомыслящих сажали по двум статьям Уголовного кодекса.

В июле 1962 года в УК ввели 70-ю статью, сурово наказывавшую за «антисоветскую агитацию и пропаганду». КГБ было приказано особенно бдительно следить за идеологической чистотой в обществе.

Заметные и духовно самостоятельные люди в художественной среде, писатели, актеры были окружены большим числом осведомителей, которые доносили о каждом сомнительном высказывании. Собственно диссидентское движение еще не зародилось, но КГБ считал врагами даже тех, кто в своем кругу, на кухне, в дружеской компании критиковал реальность советской жизни.

6 июля 1960 года председатель КГБ Шелепин подписал отправленную в ЦК записку под грифом «Сов. секретно», которая начиналась так:

«Комитет государственной безопасности при Совете Министров СССР располагает материалами о том, что в Москве и Ленинграде существуют группы лиц, увлекающихся абстрактной живописью и так называемым левым направлением в поэзии, в кругу которых высказываются пессимистические и антисоветские настроения».

70-я статья («Антисоветская агитация и пропаганда») предполагала суровое наказание: лишение свободы на срок от 6 месяцев до 7 лет. Вдобавок отправляли еще и в ссылку на срок от 2 до 5 лет. Если предъявить обвиняемым было нечего, суд мог удовлетвориться просто ссылкой.

При Брежневе, 16 сентября 1966 года, указом президиума Верховного Совета РСФСР в Уголовный кодекс ввели статью 190, которая устанавливала уголовное наказание «за распространение в устной и письменной форме заведомо клеветнических измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй». Наказание — лишение свободы до 3 лет, или исправительные работы до года, или штраф до 100 рублей. Вроде бы статья мягче, чем 70-я, зато по новой статье сажать можно было кого угодно…

29 декабря 1975 года председатель КГБ Андропов прислал Брежневу обширную записку о политических заключенных. Доложил, что за 8 лет его пребывания на посту хозяина Лубянки за «антисоветскую агитацию и пропаганду» осудили 1583 человека. Антисоветскую пропаганду Андропов называл «особо опасным государственным преступлением».

 

Слишком много врагов

Обвиняемых по 70-й и 190-й статьям чекисты посылали на экспертизу в Институт психиатрии имени В.П. Сербского. По логике партийных работников и чекистов антисоветские высказывания могли исходить только от наймитов западных стран, уголовных преступников или умственно больных.

За 25 лет на экспертизу попали 370 человек, которые обвинялись по этим двум статьям. Если врачи соглашались с представителями КГБ, то обвиняемого отправляли на принудительное лечение. При Брежневе партийному аппарату выгоднее было объявить человека шизофреником, чем судить как врага советской власти. Слишком много врагов — это подрывало важнейший тезис о морально-политическом единстве народа.

Скажем, заместитель главного редактора теоретического журнала партии «Коммунист» Владимир Платковский, выступая с лекцией на тему об идеологической борьбе, громко заявил, что в партии существует ревизионизм. Поднялся шум. Первому секретарю московского горкома КПСС Гришину доложили: Платковский опровергает Брежнева. Ведь генеральный секретарь сказал, что все фракционные течения внутри партии окончательно изжиты…

Дело разбиралось на бюро горкома. Платковскому даже не дали оправдаться. Хозяин Москвы резко его оборвал:

— Кто дал вам право сеять раздор в партии?

Платковский умоляюще повторял:

— Товарищ Гришин, товарищ Гришин…

А тот говорил металлическим голосом:

— Вы хотите сказать, что мы переоцениваем монолитность партии?

Платковский тут же был отправлен на пенсию…

 

Бульдозер как аргумент

В начале 70-х обратил на себя внимание секретарь московского горкома по идеологии Владимир Ягодкин. Люди, кто его хорошо знал, уверяли, что жесткость и нетерпимость — следствие нездоровья. Постоянные болезни усугубляли негативное восприятие окружающего мира.

Ягодкин стал кандидатом в члены ЦК, депутатом Верховного Совета, почувствовал свою силу. Покровительствовал откровенным сталинистам. Возмущался любым произведением литературы, где мог заподозрить критику Сталина.

Он обвинил в недостатке партийности редколлегию журнала «Вопросы философии», где в начале 70-х работали крупные ученые. Редколлегию разогнали. Ягодкин так неустанно находил врагов, что вызвал недовольство более разумных чиновников, которым вовсе не хотелось, чтобы врагов было так много.

15 сентября 1974 года несколько художников, которых именовали авангардистами, устроили вернисаж на московском пустыре. Авангардисты воспринимались идеологическим аппаратом как агенты врага. Живописцев разогнали, пустив в ход бульдозеры. Художников избивали, картины ломали. Пострадали приглашенные на выставку иностранные корреспонденты. Европейские коммунистические партии запротестовали: Советский Союз, давящий бульдозерами неофициальное искусство, компрометирует социализм!

Помощник генерального по международным делам Александр Александров-Агентов обратился к Брежневу:

«Кому все это нужно? Зачем это было делать? Неужели идеологические работники московского горкома и наша милиция не понимают, что борьба с неприемлемыми для нас направлениями в искусстве не может проводиться с помощью милиционеров, брандспойтов и бульдозеров? Ведь это компрометирует СССР как государство и ленинскую политику в области культуры».

Брежнев согласился с мнением своего помощника: «Сделано не только неуклюже, но и не правильно». Это позволило избавиться от Ягодкина. В Завидове, где шла работа над очередным партийным документом, зашла речь о московском идеологическом секретаре:

— Как же так, Леонид Ильич? Ведь это же чистый вред партии, когда такой человек ее представляет, да еще перед интеллигенцией. Все от него стонут. Ленина нагло перевирает…

Брежнев выслушал своих помощников и сказал:

— Ладно.

Политическая карьера слишком рьяного идеолога закончилась.

Но другие высокопоставленные товарищи считали, что интеллигенцию непозволительно распустили. Секретарем ЦК по идеологии сделали Михаила Зимянина. Он распекал главного режиссера Театра на Таганке Юрия Любимова:

— Ваш спившийся подонок Высоцкий — ну подумаешь, имел какой-то талантишко, да и тот пропил, несколько песенок сочинил и возомнил.

— Он умер, — напомнил Любимов. — Нехорошо так с покойным, зачем так кричать, товарищ секретарь, а при ваших чинах это даже неприлично.

— Вы у меня договоритесь! — обещал Зимянин. — Все ваше окружение антисоветское!

Георгий Смирнов, один из руководителей отдела пропаганды ЦК, заговорил с Зимяниным о том, что диссидентов сажают, высылают за границу, отправляют в психушки. Но идеи-то можно одолеть только идеями. Зимянин возмутился самой постановкой вопроса:

— Ты что же, из партии хочешь дискуссионный клуб устроить?

Мысль о дискуссиях вызывала панический ужас.

Что такое инфляция?

Люди, понимавшие гибельность интеллектуального оскудения общественной жизни, пытались что-то предпринять. Сложилась группа партийных интеллектуалов, которая годами работала на Брежнева, писала ему речи и статьи. Эта группа пыталась воздействовать на генерального секретаря, который чуть-чуть поддавался, потому что уважал умных и талантливых людей.

По опыту, возрасту и должности патриархом в этом обществе был самый молодой в ту пору академик Николай Николаевич Иноземцев, который возглавлял Институт мировой экономики и международных отношений. Он превратил институт в мозговой центр для ЦК КПСС. Вторым таким центром стал Институт США и Канады, который возглавил Георгий Аркадьевич Арбатов.

Иноземцев и его коллеги интеллектуально подпитывали политическое руководство страны, заставляли лучших ученых работать на политбюро. Говорят, что пользы от этого было немного. Но ведь можно посмотреть иначе: сколько еще глупостей могли сотворить наши лидеры, если бы не советы, прогнозы и информация академиков-международников?..

Академики писали записки в правительство с предложениями дать предприятиям свободу, отменить монополию внешней торговли, позволить производителям самим выйти на внешний рынок, но эти идеи не воспринимались.

Экономисты высокой квалификации готовили прогнозы развития мировой экономики. Искренне надеялись, что заставят советских руководителей задуматься, подтолкнут их к радикальным реформам. Посылали записки в ЦК, в аппарат Совета министров, Госплан. Разумеется, делалось все, чтобы тексты были приемлемыми для партийного аппарата, но факты и цифры разительно расходились с тем, что писали газеты и говорили сами партийные секретари. И это вызывало недовольство, раздражение и обвинения авторов в работе на врага.

Иноземцева пригласили на заседание правительства. Но председатель Совета министров Алексей Николаевич Косыгин разозлился на директора института:

— О какой инфляции вы говорите? Инфляция — это когда цены растут, а у нас цены стабильные. Нет у нас инфляции!

Иноземцев пояснил:

— Когда у населения есть деньги, а в магазинах нет товаров, потому что их раскупают стремительно, — это и есть признак инфляции. Денег больше, чем товаров…

Косыгин оборвал его:

— Хватит с нас ваших буржуазных штучек…

«Подрываете нашу обороноспособность»

Институт Иноземцева занимался подготовкой пленума ЦК по научно-техническому прогрессу, надеясь, что это подтолкнет развитие страны. Сотрудники института подняли огромное количество материалов о том, как стремительно развивается производство на Западе. Показали, что наша страна не движется вперед, что безумно отстала гражданская промышленность, наукоемкие отрасли производства. Все эти справки и доклады мешками возили в ЦК. Пленум так и не состоялся…

Власть постарела и окостенела. Перестала слушать своих советчиков. Начались самые настоящие гонения на партийную интеллигенцию. Устраивал все это отдел науки ЦК КПСС. Руководитель отдела Сергей Трапезников, по мнению коллег, был редкостным мракобесом. Он пожаловался на бывшего главного редактора «Правды» Алексея Румянцева, ставшего вице-президентом Академии наук СССР: «…т. Румянцев требует открытых «свободных» дискуссий. Позволительно спросить его, о какой это «свободе» идет речь?»

На совещании в ЦК Трапезников горестно восклицал:

— Мы забыли о главном — о классовой борьбе!

Один из руководителей отдела информации ЦК — Василий Ситников иронически заметил:

— Не понимаю, чего он хочет? Чтобы рабочие его «Чайку» закидывали камнями?

Трапезников мечтал быть академиком, но провалился на выборах. Затаил обиду. Академиков Иноземцева, Арбатова, Примакова причислили к когорте «ревизионистов».

Николай Николаевич Иноземцев фигурировал на Старой площади под кличкой Кока-Кола с намеком на его проамериканские симпатии. В ИМЭМО приехал заведующий сектором из отдела науки ЦК, потребовал собрать руководителей отделов, ведущих сотрудников института. Предупредил:

— Вопросов вы мне не задавайте. Мнение ваше меня сейчас не интересует. А вот вы выслушайте, что отдел науки ЦК партии думает по поводу вашей работы.

И развернул веер претензий идеологического характера. Почему слабо изучается американский империализм? Почему институт защищает разрядку, которая провалилась? Институт дает абсолютно антипатриотические, антисоветские рекомендации относительно нашей политики вооружений:

— Ваши записки об ослаблении международной напряженности подрывают нашу обороноспособность.

 

Безнадежное дело

Потом в действие вступила тяжелая артиллерия. КГБ задержал молодых сотрудников института Андрея Фадина и Павла Кудюкина, у которых нашли самиздатовские рукописи.

Поймать несколько молодых людей с сомнительными рукописями — не велика заслуга, а вот выявить их связи, показать, что в подрывной деятельности замешаны заметные ученые, разоблачить подрывное антисоветское гнездо в Институте мировой экономики и международных отношений — это значит показать высокий уровень работы. Всего по этому мнимому делу арестовали шестерых ученых. Обвиняли их в ведении антисоветской агитации и пропаганды и создании антисоветской организации.

Атмосфера в прежде благополучном институте резко ухудшилась. В критической ситуации конформизм и лицемерие брали верх, потому что помогали карьере и личному благополучию. Это были особые времена. Необходимость и готовность совершать паскудные поступки калечили даже приличных людей.

Академик Иноземцев не стал каяться и просить прощения. Он почувствовал: попытки переубедить власть безнадежны. Это была трагедия человека, который искал пути выхода из тупика и увидел, что ничего не получается. Травля оказалась для него роковой. За три месяца до смерти Брежнева он скончался от обширного инфаркта.

Система стремилась извести партийную интеллигенцию, научных либералов, которые пытались спасти режим, подтолкнуть руководство страны к разумному курсу. Следующими на очереди были директор Института США и Канады Георгий Арбатов и директор Института востоковедения Евгений Примаков.

После Брежнева страну возглавил Андропов. Академик Арбатов написал ему большую записку в декабре 1982 года. Арбатов писал новому генеральному секретарю о том, что волновало научную интеллигенцию: о закручивании гаек и торжестве догматизма в общественных науках, особенно в экономической. Андропов реагировал раздраженно: «Ваши подобные записки помощи мне не оказывают. Они бесфактурны, нервозны и, что самое главное, не позволяют делать правильные практические выводы».

Идеологическая ситуация в стране, атмосфера тотальных запретов вели к творческому бесплодию и ставили крест на всем, что казалось опасным отступлением от генеральной линии. Самоизоляция от интеллигенции лишила правящий класс возможности сохранить власть. И сохранить страну…

Леонид Млечин

Источник: novayagazeta.ru